Валерий Язвицкий - Жизнь животных в рассказах и картинках по А. Брэму

Орангутан (или орангутанг, как его иногда называют) известен с древних времен. Почти две тысячи лет назад римский ученый Плиний сообщал, что в горах Индии водятся «сатиры» — очень злые животные с человеческим лицом, которые ходят прямо или на четвереньках и с такой быстротой, что поймать можно только очень старых или больных. Рассказ Плиния передавался из века в век. Новые рассказчики пополняли его новыми добавлениями.

Теперь благодаря превосходным исследованиям Уоллеса и других естествоиспытателей о жизни орангутана на свободе известны такие подробности, каких нет о других человекообразных обезьянах.

«Орангутан, — говорит Уоллес, — живет на Суматре и Борнео. Есть достаточно оснований думать, что область распространения его ограничивается этими двумя большими островами. На Суматре это животное можно видеть гораздо реже, чем на Борнео, где оно наиболее распространено. Орангутан живет только в низменных и болотистых лесах. В таких лесах он движется в каком угодно направлении с такой же легкостью, как индейцы путешествуют по степям, а арабы — по пустыням. Орангутан переходит с вершины одного дерева на вершину другого, почти никогда не спускаясь на землю.

Голова взрослого орангутана.

Спокойное шествие орангутана через лес — редкое и поразительное зрелище. Он идет осторожно вдоль одного из самых больших сучьев. Идет он согнувшись, потому что руки у него значительно длиннее, чем относительно короткие задние конечности. Повидимому, он всегда выбирает такие деревья, ветки которых сплетены с ветвями соседних деревьев.

Он никогда не скачет и не прыгает, повидимому никогда и не спешит, но подвигается вперед так быстро, что даже бегущий по земле человек не может его перегнать.

Длинные сильные руки орангутана позволяют ему легко взбираться на самые высокие деревья и дотягиваться до плодов, расположенных даже на самых тонких ветвях, которые не могут выдержать его тяжести. Руками же он собирает листья и сучья, чтобы сделать себе гнездо».

Этот же исследователь наблюдал, как раненный им орангутан строил себе гнездо. «Как только я выстрелил, — рассказывает Уоллес, — орангутан тотчас полез на вершину дерева. Там он принялся обламывать кругом ветви и класть их крест-накрест. Место он выбрал превосходное. Необыкновенно быстро действуя единственной, не раненной, рукой, он без всякого усилия наломал крепких сучьев и, положив их друг на друга, через несколько минут совершенно скрылся из моих глаз за этой плотной кипой зелени. Такое гнездо орангутан устраивает себе и для сна, но обычно он складывает его на небольшом дереве, не выше 5–15 метров над землей, вероятно потому, что здесь его меньше беспокоит ветер. Рассказывают, будто бы орангутан каждую ночь строит новое гнездо. Мне это кажется мало вероятным, потому что тогда следы гнезд встречались бы чаще, чем это бывает на самом деле…

Орангутан, — продолжает Уоллес, — оставляет свое ложе только тогда, когда солнце уже стоит высоко и роса на листьях успела высохнуть. Середину дня он употребляет на то, чтобы есть. По моим наблюдениям, орангутан питается почти исключительно плодами, а иногда листьями, почками и молодыми побегами. Незрелые плоды он, видимо, предпочитает, ест также плоды очень кислые и горькие. Иногда он лакомится только мелкими семенами больших плодов. Он опустошает и разоряет кругом гораздо больше, чем может съесть. Под деревьями, на которых орангутан ел, всегда много остатков плодов. На землю он спускается редко, вероятно только тогда, когда голоден и ищет на берегу реки сочные побеги или когда во время очень сухой погоды ищет воду.

Человека орангутаны, повидимому, не очень боятся; те из них, которых я встречал, смотрели на меня несколько минут широко раскрытыми глазами, а затем медленно удалялись к соседнему дереву. Увидев орангутана, я часто ходил за тысячу и больше шагов, чтобы принести ружье; возвратившись, я почти всегда находил животное на том же дереве или невдалеке от него. Я никогда не видел вместе двух совершенно взрослых животных. Почти всегда встречал самцов или самок в сопровождении полувзрослых детенышей».

Случается, что при исключительных обстоятельствах орангутан вступает в борьбу с человеком. Однажды к Уоллесу пришли туземцы и рассказали, что орангутан чуть не убил одного из них. Дело произошло так. В нескольких милях вниз по реке стояла хижина. Ее хозяева заметили на берегу большого орангутана, который спокойно обрывал побеги пальмы. Когда его спугнули, он бросился с берега назад, в джунгли. Но толпа людей, вооруженных копьями и дубинами, пересекла ему дорогу, а передний метнул в животное свое копье. Тогда обезьяна схватила этого человека, вонзила ему зубы в руку около плеча и стала рвать мясо выше локтя. Этот туземец был бы еще больше изуродован, а может, и убит, если бы здесь не было его товарищей. Они убили разъяренного орангутана. В справедливости этого рассказа Уоллес убедился сам. Он посетил на следующий день место борьбы и отрезал голову убитого орангутана для своей коллекции. Раненый туземец долго болел и не мог уже свободно владеть рукой.

Во время одной охоты Уоллесу удалось случайно приобрести молодого орангутана. Это случилось так. Местные жители показали натуралисту около дерева большого орангутана, убитого тремя выстрелами. Пока люди готовились унести свою добычу, был замечен упавший в болото детеныш.

«Маленький был не больше 30 сантиметров длиной, — сообщает Уоллес. — Очевидно, он висел на шее своей матери, когда та свалилась на землю. Детеныш не был ранен и, едва ему очистили рот от ила, начал кричать. Он оказался здоровым и сильным. Когда я принес его домой, он вцепился руками в мою бороду и так крепко держался за нее, что мне стоило немалого труда освободиться. У него еще не было зубов. Через несколько дней появились два передних зуба на нижней челюсти. Я не мог достать для него молока, которого не употребляют ни малайцы, ни китайцы, ни даяки. Тщетно старался я раздобыть кормилицу для малыша и наконец был вынужден давать ему рисовый отвар из рожка. Очевидно, для него это был слишком скудный корм. Маленькое создание не могло хорошо развиваться, хотя иногда я прибавлял в отвар сахар и кокосовое масло. Когда я клал детенышу в рот свой палец, он с большой силой сосал его, втягивая, насколько мог, свои щеки и безуспешно стараясь извлечь молоко. Когда я отнимал палец, он выражал неудовольствие и начинал кричать, как ребенок. Когда его ласкали, ухаживали за ним, он был спокоен и доволен, когда же его оставляли, он начинал кричать, особенно в первые две ночи. Я устроил ему нечто вроде колыбели из небольшого ящика и постелил туда мягкую цыновку. Ее ежедневно меняли и чистили. Скоро я решил, что маленького орангутана необходимо купать. После того как он был вымыт несколько раз, это ему так понравилось, что он начинал кричать, как только чувствовал себя грязным, и кричал до тех пор, пока я не вынимал его из самодельной колыбели и не относил к колодцу. При первом прикосновении струи холодной воды он делал очень комические гримасы, но, как только обливали водой его голову, тотчас же успокаивался. Он чрезвычайно любил, когда его обмывали и затем обтирали чем-нибудь сухим, и, казалось, чувствовал себя совершенно довольным. Он лежал тогда совершенно спокойно, протягивая верхние и нижние конечности. В первые два дня он отчаянно цеплялся своими четырьмя руками за все, что только мог схватить. Я должен был спасать от него свою бороду, так как он охотнее всего хватался за волосы и без посторонней помощи невозможно было от него освободиться. Когда он бывал спокоен, то размахивал в воздухе руками, пытаясь схватить какой-нибудь предмет. Если это ему удавалось и он захватывал палку или тряпку обеими руками или всеми четырьмя, то, казалось, чувствовал себя счастливым.