Александр Марков - Эволюция. Классические идеи в свете новых открытий

Базальный цинодонт Thrinaxodon (Южная Африка, Антарктика, ранний триас, 248–245 млн лет назад).

Развитие неокортекса у древних млекопитающих было связано в первую очередь с совершенствованием соматосенсорных функций. Значительная часть неокортекса у примитивных млекопитающих, таких как опоссум, — это так называемая соматосенсорная кора, которая отвечает за сбор и анализ сигналов, приходящих от многочисленных механорецепторов, рассеянных по всему телу. Особенно много таких рецепторов приурочено к волосяным фолликулам.

По мнению многих палеонтологов, волосы выполняли сначала тактильную (осязательную) функцию, а для терморегуляции стали использоваться позже, когда у предков млекопитающих начала развиваться теплокровность. У Morganucodon и Hadrocodium достоверных остатков волосяного покрова пока не обнаружено, но их близкий родственник — похожий на бобра маммалиаформ Castorocauda (в переводе с латыни — «с хвостом как у бобра») — был покрыт густым мехом, состоявшим из осевых волос и подшерстка. Это позволяет предположить, что Morganucodon и Hadrocodium тоже были покрыты шерстью. Вероятно, появление неокортекса у маммалиаформ было связано в том числе и с развитием волосяного покрова и осязания.

Таким образом, мозг примитивного Morganucodon иллюстрирует первый этап прогрессивной эволюции мозга в ходе становления млекопитающих. На этом этапе увеличение мозга было обусловлено развитием обоняния, осязания и координации движений.

Hadrocodium , более продвинутый представитель маммалиаформ и ближайший родственник «настоящих» млекопитающих, иллюстрирует второй этап развития мозга. Коэффициент энцефализации у Hadrocodium равен 0,5, т. е. мозг увеличился еще в полтора раза по сравнению с Morganucodon и достиг размеров, характерных для некоторых настоящих млекопитающих. Мозг вырос в основном за счет обонятельных луковиц и обонятельной коры. Таким образом, второй этап прогрессивной эволюции мозга в ходе маммализации тоже был связан с развитием обоняния.

Третий этап соответствует переходу от высших маммалиаформ, таких как Hadrocodium , к настоящим млекопитающим. На этом этапе обоняние становится еще более тонким, о чем свидетельствуют изменения решетчатой кости: на ней образуются носовые раковины, поддерживающие разросшийся обонятельный эпителий.

Эти данные показывают, что потребность в тонком чутье была, по-видимому, главным стимулом развития мозга в ходе становления млекопитающих. У млекопитающих, как известно, обоняние развито намного лучше, чем у всех остальных наземных позвоночных. Скорее всего, изначально это было связано с приспособлением к ночному образу жизни, когда на зрение полагаться бессмысленно (мы говорили об этом в главе 5). В такой ситуации было выгодно совершенствовать уже имеющуюся древнюю систему обоняния: разнообразить обонятельные рецепторы и усиливать мозговые мощности для их анализа. Что ж, пусть это было обоняние, зато в качестве побочного продукта млекопитающие получили кору с массой нейронов и в конце концов стали использовать ее для осмысления произошедших перемен.

Говорят, что курица — всего лишь способ, посредством которого яйцо производит другое яйцо. Эта шутка подчеркивает однобокость такого взгляда на живое существо, при котором какая-то произвольно выбранная стадия его развития (например, курица) считается «главной», а другие (например, яйцо) — «второстепенными».

Эволюционируют не взрослые организмы. Эволюционируют не ювенильные (незрелые) организмы. Эволюционирует вся система целиком, система продвижения от яйца до половозрелого организма, т. е. онтогенез. Иными словами, эволюционируют онтогенезы.

Онтогенезы основаны на самоорганизации. Нельзя понять эволюцию, не понимая, что такое самоорганизация и как она работает. К сожалению, понять это не очень просто, потому что наши мозги плохо приспособлены для этого. Но мы все же постараемся.

Всем хорошо знаком такой наглядный пример самоорганизации, как образование морозных узоров на стекле. При этом у нас на глазах из «простого» (из хаотического движения молекул водяного пара) рождается «сложное» — изысканные ледяные картины. Мы знаем, что эти узоры никто не рисует, они образуются сами. Мы не считаем это чудом (хотя это очень похоже на чудо!) и не привлекаем для объяснения сверхъестественные силы (хотя и говорим полушутя, что это художества Деда Мороза).

То же и с развитием многоклеточного организма. Оно еще больше похоже на чудо. Из комочка клеток, возникших в результате первых делений зиготы, — одинаковых клеток, у которых нет ни целей, ни планов, ни разума, — сам собой, словно по мановению волшебной палочки, развивается сложнейший организм.

Как это получается? Как получается, что клетки зародыша, исходно одинаковые, в какой-то момент вдруг «понимают», что одни должны стать печенью, другие — костями, третьи — мозгами? Казалось бы, должен быть какой-то «центральный управляющий орган». Где же он?

Удивительно, но никакого управляющего центра нет. Множество одинаковых объектов — например, делящихся клеток — могут формировать сложные структуры, создавая видимость осмысленного поведения, без всякого централизованного руководства. Это и есть самоорганизация (или самосборка). И если она вызывает у нас ощущение чуда, то это проблема нашей психики, а не объективной реальности.

—————

Предопределенность

Однажды великий биолог Джон Холдейн (1892–1964), известный своими афоризмами, читал публичную лекцию, после которой одна дама встала и сказала: «А все-таки я не могу поверить, что из одноклеточного организма само собой могло развиться такое сложное и совершенное существо, как человек, даже если у него были на это миллиарды лет». Холдейн ответил: «Мадам, но вы сами это проделали. И у вас ушло на это всего девять месяцев».

Конечно, мы могли бы на это возразить, что между онтогенезом и эволюцией есть принципиальная разница: в случае онтогенеза исходная клетка (зигота) содержит некую генетическую «программу развития», сложившуюся в ходе предшествующей эволюции. В случае эволюционного развития аналогичной программы нет.

Но если подумать, это различие хоть и существует, оно, возможно, не настолько глубоко, как кажется на первый взгляд. Ведь на самом деле в зиготе нет «программы развития» в чистом виде. Если рассматривать геном как программу, то это не программа развития эмбриона. Это программа поведения клетки — одной клетки, и не более того.

Самосборка организма из множества делящихся клеток с одним и тем же геномом — процесс относительно жестко детерминированный, и детерминирован он как раз генетической программой поведения клетки. На генетическую программу накладываются модифицирующие или корректирующие ее факторы среды. Но ведь и эволюция тоже процесс отчасти детерминированный и во многом зависящий от генома эволюционирующих организмов. Может быть, эволюцию тоже можно рассматривать как своего рода самосборку, ход которой предопределен, с одной стороны, геномом эволюционирующего организма, с другой — факторами среды.