Франс де Вааль - Истоки морали: В поисках человеческого у приматов

Отказ от вполне качественной пищи только потому, что кто-то другой получает что-то более вкусное, напоминает и поведение человека при игре в «Ультиматум». Экономисты называют такую реакцию иррациональной — ведь что-то всегда лучше, чем ничего. Ни одна обезьяна, говорят они, не должна, по идее, отказываться от пищи, которую в других обстоятельствах с удовольствием съела бы; точно так же ни один человек не должен отказываться от предложенных денег, хотя бы и небольших. Деньги есть деньги. Но если такая реакция иррациональна, то эта иррациональность выходит за границы одного биологического вида. Живая демонстрация ее на обезьянах помогает понять, что человеческое чувство справедливости вовсе не является продуктом пресловутой рациональности, а коренится в базовых эмоциях.

Правда, следует добавить, что наши эксперименты на обезьянах не показали наличия у них справедливости второго порядка. Мы ни разу не видели, чтобы получивший виноград поделился своим вознаграждением с тем, кому достаются огурцы. Однако это не означает, что развитое чувство справедливости характерно только для человека. Не стоит забывать о наших ближайших родственниках, человекообразных обезьянах. Во-первых, высшие приматы нередко разрешают конфликты из-за еды, которая им не принадлежит. Однажды я видел, как молодая самка пресекла ссору между двумя подростками из-за ветки с листьями. Она отобрала у них ветку, разломила пополам и вручила каждому его часть. Хотела ли она просто прекратить драку или понимала что-то в том, как следует делить? Высокоранговые самцы тоже нередко пресекают драки — и не прикасаются при этом к пище, из-за которой вспыхнула ссора. Любопытны также наблюдения за Панбанишей, самкой бонобо, которую беспокоило собственное привилегированное положение. В лаборатории во время испытаний Панбаниша получала вдоволь молока и изюма, но чувствовала на себе завистливые взгляды подруг и родных. Через некоторое время она отказалась от всякого вознаграждения. Глядя на экспериментатора, она упорно показывала на остальных, пока тем тоже не дали вкусненького, и только после этого вновь начала есть. Человекообразные обезьяны умеют думать о будущем, и если бы Панбаниша на виду у всех наелась бы до отвала, то позже, по возвращении к остальным, у нее могли возникнуть неприятности.

Однако наиболее убедительные свидетельства существования справедливости второго порядка получены Сарой в ходе экспериментов с шимпанзе. После того как мы провели с ней все дополнительные тесты, которые затребовали критики и которые должны были окончательно доказать, что обезьян и правда тревожит неравенство, Сара начала новый крупномасштабный проект по изучению шимпанзе. Мы обнаружили, что чувствительность к справедливости возникает только в связи с какими-то усилиями. Если просто кормить приматов по-разному, никакой негативной реакции с их стороны не будет. Для этого нужно, чтобы пища была вознаграждением за сделанную работу. Помня об этом, Сара решила поощрять шимпанзе за выполнение простого задания виноградом и кусочками моркови; здесь тоже виноград ценился выше. Как и ожидалось, получатели морковки отказывались выполнять задания или выбрасывали свою пищу, если видели, что партнер получает виноград. До этого момента результаты по шимпанзе полностью совпадали с результатами по низшим приматам. Но никто не ожидал, что получатели винограда тоже будут расстроены. Сара написала в отчете; «Мы неожиданно обнаружили, что шимпанзе чаще отказываются от высоко ценимого приматами винограда, когда другим шимпанзе достается малоценная морковка, чем когда те тоже получают виноград».

Таким образом, честность и справедливость следует рассматривать как весьма древние свойства, которые берут начало в необходимости сохранять мир и гармонию перед лицом конкуренции за ресурсы. Причем оба уровня представлений о справедливости разделяют с нами высшие приматы, а один первый уровень — также низшие обезьяны и собаки. Фредерике Ранге из Университета Вены выяснила, что собаки отказываются подавать лапу человеку, чтобы «поздороваться», если ничего за это не получают, в то время как такая же собака рядом всякий раз получает вознаграждение. Не стоит удивляться подобной реакции у собак, поскольку среди предков собаки — длинный ряд сотрудничающих друг с другом животных. Внимание к тому, что получают другие, кому-то покажется мелочностью, но в конечном итоге оно может помочь не стать жертвой обмана. Называть такую реакцию иррациональной попросту неверно. Если мы с вами часто охотимся вместе и вы всегда берете себе лучшие куски, мне скоро потребуется новый партнер по охоте. Вероятно, не случайно все три вида животных, которые в наших экспериментах отрицательно реагировали на неравенство, — шимпанзе, капуцины и псовые, — любят мясо и охотятся группами. Всеобщий интерес к распределению добычи помогает согласовать вознаграждение с затраченными усилиями, что принципиально важно при долговременном сотрудничестве.

Это подводит меня к разговору о следующем уровне морали, на котором человек совершенно одинок; доступ сюда закрыт даже высшим приматам. Нас очень волнует групповой уровень; мы разрабатываем представления о добре и зле не только для себя и своих ближайших родственников, но для всех вокруг. Не то чтобы этот уровень полностью отсутствовал у высших приматов — я уже описывал его как «общественный интерес», — но для него требуется достаточно серьезный уровень абстракции, а также предвидение того, что может произойти, если допустить среди членов группы поведение, которое непосредственно нас вообще не касается. У людей соответствующие возможности есть. Ценности, о которых здесь идет речь, тоже не особенно сложны, потому что в функционировании общества, очевидно, заинтересованы все его члены, но найти параллели с другими животными уже достаточно сложно. Мы стремимся завоевать репутацию честностью и надежностью и не одобряем обманщиков и эгоистов вплоть до остракизма. Наша цель — поддерживать порядок, так чтобы каждый ставил общественные интересы выше личных. Мораль помогает шире распространять преимущества групповой жизни и сдерживать эксплуатацию со стороны могущественной элиты. В этом я следую традиционным в биологии взглядам на мораль как на групповой феномен, восходящим еще к Дарвину. Кристофер Бём сформулировал это так:

«Нами моральные кодексы полностью применимы только внутри группы — будь то языковая группа, неграмотное население, владеющее общей землей или отличающееся общей этнической идентичностью, или нация. Похоже, существует особая уничижительная моральная „скидка“ для культурных чужаков, которые зачастую и людьми-то в полной мере не считаются…»