Михай Орсаг - Заводи кого угодно, только НЕ КРОКОДИЛА!

Рыжая вечерница (Nyctalus noctula) пользовалась моим гостеприимством 84 дня. Дикая и кусачая вначале, в течение месяца она превратилась в совершенно ручное животное. Я дал ей кличку Ники. Основной пищей ей служили говяжьи почки; печень и легкие она тоже ела, но от сердца и обычного мяса отказывалась. Зато мучных червей могла потреблять в любом количестве. Во время кормления, протягивая ей очередной кусочек, я подсвистывал. Летучая мышь быстро усвоила это и всегда выходила на мой свист. Если я ставил Ники на пол и свистом подзывал ее, она приходила ко мне даже с довольно далекого расстояния, карабкалась по брюкам и, ухватившись за пиджак, зависала на мне. Если по вечерам я запаздывал с кормлением, летучая мышь расхаживала по клетке, издавая резкие, пронзительные звуки, что-то вроде: «никк!» Набив брюшко мучными червями, Ники запивала еду немалым количеством воды; пила она на птичий манер: отхлебнет немного и, запрокинув голову, проглатывает. Зачастую я кормил ее, подвесив за задние лапки на указательном пальце левой руки. Подобно своей родственнице, гигантской вечернице, ей тоже пришлось осваивать технику полета в комнатных условиях. После нескольких попыток она хорошо усвоила свои возможности и легко парила, подолгу описывая круги, при этом любовно задевая головы всех находящихся в комнате.

Впервые я завел орешниковую соню — мушловку (Muscardinus avellanarius), еще живя на частной квартире. Тогда у меня было слишком мало опыта по части обращения с этими животными, и я поместил ее вместе с живущей у меня лесной соней (Dryomys nitedula). Всю ночь я наблюдал за ними, обе сони сосуществовали вполне мирно. Однако в следующую ночь более крупная лесная соня неотступно преследовала, била и кусала орешниковую. Пострадавшую пришлось временно отсадить в наспех сколоченную клетку, где соня тотчас соорудила себе гнездо из ваты. Помимо яблока я давал ей всевозможные фрукты, зерна ячменя, овса, кукурузы, морковь, сухое печенье, а иногда небольшое количество сырой конины и печенки. Мне казалось, что при столь разнообразном столе она получает все необходимые ей питательные вещества.

Через полтора месяца я стал переселять мушловку в новую клетку. Когда я распотрошил ее ватное гнездо, то неожиданно обнаружил там троих детенышей; они уже успели обзавестись шерсткой и открыть глаза. Малыши расползлись в разные стороны, потом с перепугу заметались по клетке, издавая тонкий писк, похожий на мышиный. Пока я ловил детенышей, мамаша выскочила из клетки. Битый час гонялся я за ней по комнате. Когда я подложил ее в клетку к детенышам, она принялась их вылизывать, а затем соорудила из ваты новое гнездо. Малыши впервые вышли из гнезда через неделю; я угостил их яблоком и сливой, а через несколько дней дал им ячменя и грецких орехов.

Однажды вечером я заметил, что маленькие сони больны, хотя накануне они выглядели вполне нормально. Дыхание у них было учащенное, задние лапки волочились, у одной сони задняя лапка была вывернута в тазобедренном суставе, а самая маленькая клацала зубами. Через несколько дней все малыши погибли. В Институте ветеринарии был проделан патологический и бактериологический анализ, но это ничего не выявило. Соня-мать, по всей видимости, была здорова; лишь позднее я обнаружил, что на одной задней лапке у нее нет стопы. Я не знал, как объяснить эту странность.

Через несколько лет с семейством сонь, тоже расплодившихся у меня, повторилась та же история с той только разницей, что у матери отсутствовала не просто стопа, а вся лапка до половины (по всей вероятности, соня отгрызла ее); но во всем остальном взрослая соня казалась здоровой. И тут меня осенило: а что если недостаток извести в организме являлся причиной трагедии и сони-матери, грызя собственные кости, восполняли его. Я поставил в клетку блюдце с фосфатом кальция. Все четверо малышей, волоча задние конечности, тотчас потащились к блюдцу и стали слизывать белый порошок. На следующий день все они оживленно двигались; от угрожающих симптомов и следа не осталось. Такой ценой пришел я к истине: организму грызунов требуется фосфат кальция, или, выражаясь термином фармацевтическим, кальциум-фосфорикум. Достаточно раз в неделю чуть насыпать порошка на фрукты или зерна, чтобы предупредить подобные случаи.

Впервые в жизни я увидел крупных сонь-полчков (Glis glis) у торговца животными, который когда-то держал свою лавочку на Музейном проспекте. Зверьки настолько понравились мне, что я решил приобрести их во что бы то ни стало. После долгих переговоров владелец согласился уступить мне их за одну безногую ящерицу, пару ребристых тритонов, четырех водных ужей и еще 40 форинтов в придачу. Когда я вез своих сонь — самца и самочку — домой, то бишь на квартиру тетушки Хильды, я чувствовал себя счастливейшим человеком на свете. У меня как раз пустовал пятилитровый аквариум; поместив туда гнездо, оставшееся от попугая, я оборудовал аквариум для жилья сонь. Спустя неделю вечером я выпустил их погулять по комнате. Они постепенно знакомились с новой для них обстановкой: все дальше и дальше отбегали от аквариума, а затем возвращались обратно. В течение нескольких дней, вернее ночей, они изучили комнату вдоль и поперек и проложили себе определенные маршруты вдоль аквариумов и террариумов, по подоконнику, стенке шкафа и носились по ним вдогонку друг за другом. Утро всегда заставало их у себя в норке. Если я давал им орех или кусок яблока где-то в комнате, они тотчас тащили добычу в аквариум и там съедали или откладывали впрок. В первую зиму температура воздуха в комнате у нас колебалась от +1 до +5°С, но сони и не думали погружаться в спячку. Вели они себя очень кротко, любой, кому вздумается, мог брать их в руки, и они не кусались. После моей женитьбы и переселения на другую квартиру сони быстро освоились в новых условиях и по вечерам опять свободно носились по комнате. Меж тем «хозяйство» мое пополнилось еще двумя сонями-полчками. Одну я поймал за городом, прямо на шоссе: машина проехала над зверьком, я незамедлительно выскочил и успел схватить, его. Другую соню я получил в качестве свадебного подарка. Обе они были молодыми экземплярами, но никогда не стали «такими ручными, как прежние Филипп и Джина. Частенько они все вчетвером носились по комнате, все больше бедокуря. Так, например, Филипп через неделю после нашей свадьбы сбросил с пианино фарфоровую вазу, расписанную рыбками; ее специально в подарок к свадьбе сделал мой двоюродный брат, мастер декоративно-прикладного искусства.