Борис Диденко - Цивилизация каннибаллов

[Прибавление. Но как бы там ни было, нельзя не согласиться с Ясперсом в том, что с "осевого времени" произошел самый резкий поворот в истории, и с тех пор человечество движется одним курсом, не сворачивая с него, и по сей день. Попытаемся же отметить некоторые вехи этого "большого славного пути", вполне отдавая себе отчет в том, что примененная при этом описании методика "галопом по Европам" дает лишь схематичный, штрих-пунктирный набросок, но претендующий все же на объективность, в такой же степени, как утрированность иной карикатуры не только не мешает сходству с оригиналом, но и зачастую выделяет в нем главные, кардинальные черты.

Взаимное истребление хищных гоминид в войне Алой и Белой Роз позволило Англии в значительной степени избавиться от зверской социальной составляющей своего общества и первой в истории претворить в жизнь пра-демократию. Хищный же костяк основного населения, будучи посажен на корабли, сделал Британию "владычицей морей". Попутным ветром в этом "плавании" явился дух пуританизма, ниспосланный с нелегкой руки женевского суперанимала Ж. Кальвина на Европу послереформационных религиозных войн. Еще одной стихийно-превентивной мерой, способствовавшей этому процессу, явилось и отселение с "туманного острова" преступников в Австралию и Америку. Конечно же, это вовсе не означает, что в моря и за моря отправлялись и отсылались исключительно лишь хищные, но тем не менее, в значительной мере — именно они. Поэтому власть имущие хищные гоминиды остались в Англии в таком ярко выраженном меньшинстве, что они смогли даже допускать в свою среду политических мятежников, т. е. оппозиционных суперанималов и суггесторов, что было немыслимо в других странах из-за иного видового соотношения.

Значительная часть суперанималов и суггесторов Испании и Португалии также отправились в Америку в послеколумбово время, что до самых недавних пор прослеживалось в бесчеловечности многочисленных латиноамериканских диктаторских и олигархических режимов, усугубленных противостоящими им, возникающими как грибы после дождя, равнопартнерскими "освободительными фронтами", возглавляемыми диктаторами-сменщиками. (Сейчас же похоже, что всех таких "приятелей" больше заинтересовал наркобизнес.) Сама же Испания, наоборот, смогла стать в свое время оплотом анархистов и республиканцев — в каком-то смысле (к сожалению, лишь в теоретическом) антиподов авторитариев. Деятельность "пиренейского филиала" Святейшей Инквизиции явилась дополнительным — хотя и малоразборчивым — фактором в деле устранения хищных гоминид на всем полуострове. Но в то же время, столь значительное снижение агрессивной потенции общества объясняет относительную легкость установления фашистских режимов в обеих метрополиях. Примечательно и то, что оба режима — и Франке и Салазара — были лишь внутренне репрессивны, но не внешне агрессивны.

В Скандинавии процессы взаимоистребления хищных гоминид приходятся на 900-е годы и они довольно-таки скрупулезно зафиксированы в сагах и Эддах. Достаточно вспомнить викингов-берсерков ("медвежьи шкуры"), в бою впадавших в бешенство, подобное ликантропии или малайскому амоку. Они кусали щит, выли, были нечувствительны к боли. А один из таких великих героев "стран полнощных" не мог уснуть, если ему вдруг не удавалось приспособить себе в качестве подушки голову очередного — убитого им в течение дня — врага. Столь раннее и достаточно эффективное самоизбавление от подобных "героев" позволило скандинавским странам занять прочные миролюбивые позиции. Так, Швеция, довоевавшая, впрочем, до Полтавской битвы и еще чуть-чуть по инерции, все-таки благополучно плюнула на все эти безумные дела и провозгласила свой нейтралитет де-факто, причем даже раньше (на год) Швейцарии, первой в мире оформившей "вечный нейтралитет" де-юре, избавившейся от своего хищного балласта наиболее эффективно: "сбагрив" его путем поставки наемников всей остальной Европе в течение XIV и XV веков.

Подобные же процессы — где раньше, где позже — происходили во многих странах мира, но далеко не во всех; по большей части, они затронули западноевропейские страны, что самым непосредственным образом сказывается на их нынешней социальности. Так, во Франции эти процессы несколько "запоздали", и хотя интенсивность "гильотинной прополки" Девяносто Третьего года долгое время вызывала содрогание у слабонервных потомков (точнее, до тех пор, пока не подоспели новые и гораздо большие ужасы), тем не менее ее оказалось уже недостаточно для ускоренного выхода страны к т. наз. демократии, и для достижения приемлемого видового баланса в обществе потребовалось еще несколько военнореволюционных эксцессов — примерно по одному на поколение: 1812, 1831, 1848, 1871 гг., не считая "алжирской оттяжки", завершившейся уже в середине XX века ОАС-овским террором.

В Италии борьба гвельфов и гибеллинов велась без "должного" размаха, как-то даже театрально. К тому же, этой борьбой не был охвачен "дикий Юг" — Королевство обеих Сицилии, за что страна ныне расплачивается сицилийской саркомой Коза Ностры, давшей метастазы по всему миру. (Во Франции также имеется подобный "корсиканский очаг", в свое время выделивший из себя Наполеона.) Красные же Бригады "цивилизованного Севера" — это остатки не погасшего и все еще чадящего костра Рисорджименто с его такими выдающимися и знаменитыми "поленьями", как Д. Гарибальди и — "догоревший" в повешенном кверху ногами состоянии — Б. Муссолини.

Самой "тяжелой на подъем" в Западной Европе оказалась Германия, которая так и не смогла "внутренне растратить" себя, и пошла "внешним", дальним путем: через триумф Тевтобургского леса, добитие Рима и тысячелетний бесплодный "Drang nach Osten". К "пиршественному столу" раздела мира она пришла так поздно и со столь горящими от неутоленного агрессивного голода глазами, что О. Бисмарку не составило особого труда буквально за одно поколение перековать немцев из нации сентиментальных "очкастых ученых" (успевших, правда, создать химическое оружие) в нацию — мирового убийцу с двумя страшными судимостями: Версальской и Нюрнбергской. Легкость отмеченного перехода к агрессивности и его массовость объясняется повышенной диффузной составляющей немецкого народа, сравнимой лишь с предельно выраженной русской диффузностью. Столь знаменитые тевтонские качества: методичность, дисциплинированность, аккуратность, тяга к порядку — есть следствие легкой подверженности воспитанию и некритическому, беспрекословному восприятию традиций, т. е. не что иное, как проявление конформности, послушания, недалекости.

В этом плане немцы и русские "вычисляются" как народы, "равные по модулю, но разные по знаку", или — в образах М.Е. Салтыкова-Щедрина — ухоженный "мальчик в штанах" и "мальчик без штанов в луже". Именно отсюда происходит их "притягательность и аннигиляционность" во взаимоотношениях. (Существующая значительно большая взаимная симпатия американцев и русских "литературно" сопоставима с дружбой Тома Сойера и Гекльберри Финна, а диффузность "средних американцев" оформилась в виде придебильной наивности и толстокожей хамской фамильярности.) Развязанные немцами две войны "против всех", при соотношении сил и возможностей по самым радужным оценкам 1:3 и 1:5, соответственно, — это по своей сути неотличимо от бесшабашного русского "авось". А начинать два раза такое заведомо проигрышное дело — это тоже чисто русская особенность, отображенная в пословице: "не за то отец сына ругал, что тот в карты играл, а за то, что отыгрывался". Наиболее же иллюстративна и доказательна в этом "международном равенстве" тождественность советского и фашистского "социализмов" с мировым концлагерным замахом.