Виталий Ларичев - Сад Эдема

Предварительное сообщение Окли о результатах флюоринового анализа костей из Пильтдауна вызвало жаркую дискуссию. Никогда еще в спорах антропологов не приходилось сталкиваться с таким хаосом противоречивых мнений: наиболее нетерпеливые требовали немедленно выбросить эоантропа из эволюционного ряда предков человека как существо в «высшей степени сомнительное по происхождению»; оправившиеся от шока «монисты» говорили, что челюсть эоантропа совсем не обезьянья, «если правильно реконструировать ее»; «дуалисты», как это ни парадоксально, пользовались наибольшей симпатией коллег, продолжавших «верить в пильтдаунского человека». Часть антропологов предпочитала сохранять нейтралитет. Они ожидали появления «новых фактов и свидетельств».

Их действительно попытались добыть: в следующем же, 1950 г. на террасе в Баркхам Манер около знаменитой ямы заложили большой раскоп. Тонны земли и гравия были пропущены сквозь специальные сита, однако энтузиасты не смогли похвастать ни одной находкой. Пришлось ограничиться лишь уточнением разреза слоя, выставленного за стеклом в одном из залов Британского музея, а раскоп в Пильтдауне объявить «национальным монументом» страны. Подобного рода манипуляции, естественно, не могли устранить подозрений, которые стали зарождаться в головах людей. Даже оппозиция в палате общин английского парламента не замедлила нанести удар своим противникам, и премьер-министр должен был экспромтом отвечать на коварный вопрос: «Не скажет ли сэр Клемент Эттли, за что получают жалование антропологи Британского музея?» Если бы судьба правительства ее королевского величества зависела от обоснованности, а не остроумия ответа, то кабинету лейбористов пришлось бы, пожалуй, немедленно подать в отставку!

Страсти в последующие три года накалились настолько, что пришлось наложить форменное табу на обсуждение вопросов, связанных с эоантропом. К такому, во всяком случае, негласному соглашению пришли участники состоявшегося в конце июня 1953 г. в Лондоне конгресса палеонтологов, на котором всеобщее внимание привлекли проблемы ископаемого человека — питекантропа, неандертальца и австралопитека, Чтобы сказать что-то новое и «полезное» о «человеке зари», следовало осмотреть оригиналы находок из Пильтдауна, а демонстрация их, по мнению организаторов конгресса, сразу же «спровоцировала бы дискуссию», поскольку в многолюдном собрании палеонтологов и антропологов конечно же нашлись бы и те, кто с рвением стал бы доказывать «гармоничное сочетание» челюсти и черепа, и те, кто с не меньшей убежденностью бросился бы утверждать обратное. Поэтому все сочли за благо не вспоминать об эоантропе.

Однажды вечером, за ужином в конце работы конгресса, Кеннет Окли «совершенно конфиденциально» сообщил антропологу из Чикаго С. Л. Вэшборну и Вейнеру странную новость: оказывается, Британский музей до сих пор остается в неведении, где точно в Шеффилд Парке располагается место открытия останков второго черепа эоантропа. Этой находке, как известно, придавали особое значение, поскольку она разрушала представление об уникальности черепа из Баркхам Манер. Естественно, что там следовало в первую очередь начать контрольные раскопки, но провести их так и не удалось по простой до нелепости причине: никто не знал, где находилась та куча камней, в которой Даусон обнаружил несколько костей! Даусон, человек, по словам Тейяра де Шардена, скрупулезный, а согласно отзывам Кизса, отличавшийся подчеркнутой аккуратностью, не удосужился оставить точного указания места находки, имеющей принципиальное значение. Необъяснимо было также равнодушие к этому вопросу «педантичного, в высшей степени тщательного, усердного и наблюдательного» Вудварда. Если даже допустить, что по деликатности своей он не хотел тревожить больного Даусона, непонятно все же, почему ни тот, ни другой не нашли способа обойти это препятствие.

Пильтдаунская история представлялась теперь настолько запутанной, что разгадать ее противоречия мог, пожалуй, лишь Шерлок Холмс. Его роль рискнул взять на себя Вейнер. Ни одно из объяснений существа дела, предлагавшихся ранее, не казалось ему убедительным. Он отверг и свое предположение о пильтдаунском человеке как аномалии, для понимания которой следует подождать дальнейших находок. Несерьезной выглядела и мысль, что на Земле сохранился всего один эоантроп. Вскоре Вейнер пришел к заключению, что главная головоломка связана с челюстью: затруднения вызваны отсутствием определяющих частей ее подбородка и суставных отделов восходящей ветви, где особенно ярко прослеживаются различия челюсти обезьяны и человека. Если бы удалось определить, кому она принадлежала, тогда, возможно, стало бы ясно, почему у клыка такие необычные черты строения. Поскольку, по существу, все детали рельефа челюсти из Пильтдауна, за исключением плоского износа зубов, указывали на ее антропоидный характер, у Вейнера возникло подозрение, что «кто-то ошибочно бросил челюсть в яму». Но как в таком случае объяснить открытие в Шеффилд Парке еще одной такой же комбинации из обезьяньего коренного с плоским износом жевательной поверхности и обломков черепа Homo sapiens? А что, если коренной принадлежал не обезьяне, а фрагменты черепной крышки представляют собой, несмотря на сходство с черепом эоантропа, останки «обычного рядового человеческого скелета»? Однако челюсть, по всеобщему убеждению, ископаемая, и как бы ни решался вопрос, какая разновидность древнего антропоида представлена ею, «ошибочным» появление челюсти в Баркхам Манер может быть только в том случае, если она не ископаемая, а современная! Но почему жевательная поверхность коренных челюсти современного антропоида имеет такой странный плоский износ и столь необычно изношен клык? Ничего подобного никогда не наблюдали в челюстях антропоидов. Следовательно, если кость действительно современная, то «тайна Пильтдауна» решается так: челюсть с искусственно подточенными коренными зубами и специально обработанный клык были подброшены в яму, где добывался гравий!

Чудовищное подозрение! Но как бы оно ни казалось невероятным, Вейнер, выдвинув такую гипотезу, стал искать пути ее проверки. Прежде всего предстояло выяснить, насколько точен флюориновый метод и каково содержание флюорина в костях, которые недавно оказались в земле. Окли ответил, что его методика допускает ошибку в ± 0,2 %, но поскольку в челюсти флюорина всего 0,1 % или, может быть, меньше, а в недавно погребенных костях флюорина, согласно контрольным опытам, содержится столько же, то нет оснований сомневаться в молодом возрасте этих фрагментов. Вейнер, удовлетворенный ответом, предпринял следующий шаг: вместе с Ле Грос Кларком осмотрел муляжи челюсти и клыка зоантропа, которые хранились на факультете анатомии Оксфордского университета. Слепки, изготовленные в свое время Барлоу, оказались достаточно точными, чтобы, не обращаясь пока к подлинным останкам, отметить некоторые настораживающие особенности. Вейнер и Ле Грос Кларк были удивлены подозрительно точной плоскостностью жевательной поверхности второго коренного челюсти и отсутствием следов заполированности на участках, где коренные соприкасались друг с другом. Вейнер подобрал коренной зуб шимпанзе, сходный по размеру с коренным эоантропа, и «ради эксперимента» сточил его жевательную поверхность. Сходство даже при отсутствии полировки оказалось на удивление полным. Изучение опубликованных фотографий коренных эоантропа подтвердило сенсационное предположение об искусственном характере износа их жевательных поверхностей. Но разве Ундервуд, делавший в свое время рентгеноскопию пильтдаунской челюсти, не писал о естественном характере износа их жевательной поверхности? Если же он ошибался в этом, то, может быть, он не прав и в том, что корни коренных, судя по рентгенограмме, человеческие по характеру, а не антропоидные, как утверждал вначале Кизс?