Борис Медников - Дарвинизм в XX веке

Абсолютизация необходимости, отрицание роли случайных процессов перешли из XVIII в XIX век. Живы эти заблуждения и в наше время и так же, как и раньше, являются основой ряда ложных концепций эволюции (правда, столетием раньше они были распространены гораздо шире). Практически лишь немногие ученые после Дарвина высказывались против прямого приспособления организмов; среди них можно назвать Ф. Гальтона (основателя биометрии), А. Уоллеса, в свое время разделившего с Дарвином славу открытия естественного отбора, и в первую очередь Августа Вейсмана — основателя неодарвинизма. На воззрениях Вейсмана следует остановиться подробнее, так как они значительно повлияли на развитие эволюционной теории.

Существует весьма распространенное мнение, что чуть ли не единственная заслуга этого немецкого ученого заключается в том, что он отрезал хвосты у белых мышей на протяжении двадцати двух поколений и измерял длину хвостов у нарождающихся потомков. Не получив в итоге никакого результата, подтверждающего влияние механических повреждений на наследственность, он пришел к выводу: гипотеза Ламарка о наследовании приобретенных признаков неверна.

Ограничься Вейсман этим опытом, о нем бы сейчас не стоило и вспоминать. Подобные эксперименты люди проводили в течение гораздо большего числа поколений. Например, многим породам собак в молодом возрасте издавна отрезают хвосты, а то и уши — однако каждый молодой фокстерьер и по сие время подвергается этой малоприятной операции. Нет, Вейсман сделал гораздо больше! В эпоху, когда антидарвинисты воскрешали ламаркизм, он четко сформулировал положения, которые и сейчас сохраняют свою силу:

1. Он постулировал разделение организма на так называемую сому и зародышевую плазму (аналоги современных фенотипа и генотипа, о которых речь пойдет дальше).

2. Он указал, что наследственны только те изменения, которые затрагивают зародышевую плазму (в первых работах Вейсман даже переоценил стабильность последней, считая, что причиной изменчивости является лишь смешение родительских зародышевых плазм, возникающее при скрещивании).

3. Он догадался, где в клетках располагается эта, пока гипотетическая, зародышевая плазма (не подозревая, что еще в 1869 году швейцарский химик Иоганн Фридрих Мишер держал «вещество наследственности» в руках, но об этом после).

В этом Вейсману помогли его прежние занятия цитологией (он увлекся общими проблемами эволюции, испортив глаза микроскопированием).

В 1848 году В. Гофмейстер установил, что при делении клеток ядра их претерпевают загадочные превращения, распадаясь на продолговатые тельца, бесхитростно названные хромосомами — окрашенными тельцами — за то, что они хорошо окрашивались.

Число хромосом было в общем весьма постоянным для вида — от двух у лошадиной аскариды до многих сотен. При делении они распределялись по дочерним клеткам строго поровну. В обычных клетках перед расхождением хромосомы удваивались в числе, расщепляясь пополам. Этот процесс стали называть митозом (расщепление). В клетках — предшественниках яйцеклеток и спермиев — расщепления не происходило. Половые клетки имеют вдвое уменьшенный набор хромосом, но при слиянии спермия и яйцеклетки прежнее число восстанавливалось. Этот процесс назвали мейозом (разделение, расхождение).

Скрупулезно точное распределение ядерного материала между дочерними клетками и позволило Вейсману выдвинуть предположение, что наследственность — функция ядра, а хромосомы — механизм, обеспечивающий абсолютно точный дележ «вещества наследственности». И это было величайшим его достижением.

У нас нередко пишут об ошибках Вейсмана, не скупясь на презрительные эпитеты. Да, Вейсман считал свою «зародышевую плазму» неизменяемой, склонялся к автогенезу (объяснению эволюции внутренними причинами) и т. д. и т. д. Но ведь и Демокрит считал атомы вечными и неразлагаемыми частицами. Наши атомы, делимые и неисчерпаемые, отличаются от атомов Демокрита как небо от земли, но это не мешает нам считать Демокрита творцом атомистики. В конце концов не было еще человека, постигшего абсолютную истину. Однако в конце XIX века Вейсману удалось подойти к ней гораздо ближе прочих.

К сожалению, не он тогда делал погоду. Как грибы после дождя, в изобилии появились телеологические теории — психоламаркизм Копа (наследственность считается особым видом памяти), а также многие разновидности механоламаркизма, основателем которых считается известный английский философ Г. Спенсер. Именно Спенсеру принадлежит безапелляционное суждение: «Либо была наследуемость приобретенных свойств, либо вовсе не было эволюции (развития)». Правда, доводы модного философа даже тогда казались слабоватыми. Так, в разряд наследуемых приобретенных признаков он отнес наследственный сифилис, воскресил старое учение о телегонии, несостоятельность которого показал еще Дарвин. О телегонии следовало бы рассказать подробнее. Началось все с кобылы лорда Мортона, которая была один раз покрыта самцом зебры — квагги и потом приносила всю жизнь полосатых жеребят даже от чистопородных жеребцов. Однако полосы, особенно на задних ногах, могут быть у жеребят самых разных пород (это древний, предковый признак). Они есть у всех лошадей каттиварской породы, разводимой в Индии, где зебры не водятся. Поразительно, но бредовая гипотеза телегонии, согласно которой ребенок может иметь несколько отцов, до сих пор пользуется популярностью, особенно среди собаководов. Вот пример, показывающий «убедительность» рассуждений Спенсера: «Дети белой женщины от белого отца весьма часто обнаруживали признаки черной крови в тех случаях, когда женщина имела прежде связь с негром». Доводы, подкрепляющие это утверждение, сногсшибательны: профессор Кон написал друзьям на юге, но еще не прислал результаты, профессор Марш сам не знает подобных случаев, но слышал утверждения, делающие факт вероятным, а многие профессора медицины сами не встречали подобные факты, но допускают их!

Мы подробнее остановились на Спенсере потому, что и в наше время можно встретить антидарвинистские взгляды, высказываемые точно в такой же форме и столь же «солидно аргументируемые».

Итак, возрождение телеологических взглядов на эволюцию в конце XIX века объясняется, помимо незнания природы наследственности, незнанием природы изменчивости. Еще меньше в XIX веке повезло третьему фактору дарвиновской теории эволюции — борьбе за существование и естественному отбору. Само понятие борьбы за существование многими понималось совершенно не в дарвиновском смысле. Английское слово the struggle можно переводить по-разному. Это не только борьба, но и напряжение или усилие. Впрочем, русское слово «борьба» также может иметь разные оттенки. Говорим же мы о борьбе за повышение качества продукции или же об острой спортивной борьбе на чемпионате по художественной гимнастике. И тем не менее, очень многие видят в дарвиновской борьбе за существование только кровавую схватку, полагая, что борьба существует только между зайцами и волками, но не между зайцами, так как заяц зайца не ест. На самом деле борьбу за существование можно уподобить чаще всего не прямой схватке, а состязанию, где строгое жюри (условия внешней среды) выставляет баллы соревнующимся. Правда, низкий балл здесь означает не потерю призового места, а меньшую вероятность выжить и оставить потомство.