Конни Брук - Бал хищников

В показаниях 1982 года, по случаю очередного расследования, Милкен заявил, что проводит 500 телефонных разговоров в день. А в показаниях в сентябре 1986 года речь идет уже «наверное, о тысяче вопросов в день». Такую сверхчеловеческую скорость невозможно было поддерживать без издержек. «Если вы говорите с Майклом минуты три-четыре, – пояснил один сотрудник, – он схватывает столько, что другому на это понадобились бы часы или даже дни. Однако когда время уменьшается до двух минут, его адекватность резко падает. Но он все равно желает решать сам. Он слушает вас еще сорок секунд и принимает неудачное решение, поскольку получил слишком мало информации. А ведь он еще человек невероятно властный и уверенный в собственной непогрешимости».

Из примерно тридцати или сорока телефонных разговоров, которые этот сотрудник провел с Милкеном по поводу конкретного выпуска облигаций, «лишь два или три были относительно осмысленны. Мы были на связи обычно секунд тридцать, причем по телефону ведь нельзя понять, слушает он вас или закрыл трубку рукой и говорит с кем-нибудь еще. Вы излагаете свою мысль, заканчиваете и слышите: „Я здесь" (так он обычно всем повторяет)».

В 1986 году, подытожил рассказчик, у Милкена «не было достаточной информации. Память у него потрясающая, но к тому времени это феноменальное хранилище, видимо, уже настолько переполнилось, что не могло вместить больше».

Многие считали, что Милкен все больше терял чувство реальности – не только под влиянием лихорадочной деятельности, но и потому, что гордыня не покидала его и в относительно спокойные моменты вне торговой площадки. Милкен всегда хотел выглядеть скромным и уважительным. Ему нравилось думать, что он кажется даже смиренным. Но годы почти бесконтрольного владычества, годы стремительного взлета его авторитета, годы слепого доверия приближенных и клиентов к его словам взяли свое. Окружающие смотрели на Милкена как на мессию, и он стал вести себя так, словно действительно им был.

В 1985– 1986 годах руководители многих американских компаний -пусть и не из списка «Fortune 500», но достаточно крупных, стоимостью миллионов в 300, – совершили паломничество в Беверли-Хиллз, дабы засвидетельствовать Милкену свое почтение. В течение рабочего дня Милкен, как правило, никого не принимал и обычно назначал такие встречи на время между закрытием торгов и их началом в 4:30 утра. И тогда, в своем тронном зале, он, наконец, сменял 30-секундные эскапады на пространные монологи о макроэкономике, мировом положении и прочих предметах, приходивших на его царственный ум.

В последний день токийской конференции по облигациям в ноябре 1986 года (ознаменовавшей начало экспансии Милкена в Японию после покорения собственной территории) посол США в Японии Майк Мэнсфилд, довольно резкий 87-летний господин (он выступил на конференции в качестве почетного оратора), пригласил Милкена на завтрак в посольство. Это был совершенно формальный визит вежливости. Такие встречи проходят по определенному протоколу: светская беседа, в которой обе стороны через небольшое время передают слово друг другу. Однако Милкен, как рассказывают, единолично держал речь чуть ли не час, не давая Мэнсфилду вставить ни слова. Почти до конца визита он, переходя с темы на тему, вещал об экономике, акциях, мировой политике, курсах валют, макроэкономике – евангелие от Милкена. Милкен давно проповедовал свое финансовое евангелие, но теперь сознание собственной значимости настолько ослепило его, что он забыл о вежливости – и, вероятно, еще о многих вещах.

Едва управляющие Drexel возвратились с токийской конференции, упоенные успехом международного начинания, как после закрытия торгов в пятницу, 14 ноября 1986 года (этот день они потом мрачно нарекли Днем Боэски), прошло сообщение, что Айвен Боэски признал себя виновным в злоупотреблении внутренней конфиденциальной информацией и согласился заплатить штраф в 100 миллионов долларов – самый крупный на то время. Кроме того, Боэски согласился сотрудничать с правительством в расследовании сделок с использованием внутренней информации на Уолл-стрит. Именно в этот день переплетенные в кожу тома материалов по вызвавшей в Drexel много споров 640-миллионной эмиссии для Боэски, проведенной весной 1986 года, доставили в кабинет Стивена Уэйнрота, инвестиционного банкира Drexel, который курировал это размещение. Уэйнрот обычно добавлял новые тома к тем, что уже стояли у него на полках. Однако самого Уэйнрота не было, и секретарша, узнав последние новости, убрала эти тома в шкаф.

Следующие четыре месяца Уэйнрот (в числе немногих выступавший, между прочим, против размещения бумаг Боэски) распутывал сделку. Держатели облигаций в конце концов получили свое. А вот партнеры Боэски по арбитражному фонду понесли убытки и подал иски на Боэски, Drexel и юридическую фирму Fried, Frank, Harris Shriver and Jacobson, которая консультировала Боэски по этой и многим прочим операциям. К середине марта 1987 года все удалось завершить, и Drexel увековечила это событие не традиционным «памятником» (миниатюрной обложкой проспекта, заключенной в пластик) а гигантским розовым ластиком, на котором была выдавлена сумма почившей эмиссии – 640 миллионов долларов.

Но связи Милкена с Боэски трудно было стереть даже таким ластиком. Сразу же после признания Боэски Комиссия по ценным бумагам и биржам отправила в суд запросы по поводу десятка с лишним ценных бумаг и участия в сделках с ними Майкла Милкена, Карла Айкена, Виктора Познера, Бойда Джеффриса из лос-анджелесской фирмы Jefferies and Company и других. Управляющие Drexel почувствовали, что их худшие майские опасения в связи с арестом Денниса Левина, утихшие в эйфорический период лета и осени, начали сбываться.

Когда арестовали Левина, в Drexel не сомневались, что он любыми способами будет спасать свою шкуру. Правда, в Drexel Левин проработал только год с небольшим и, по мнению его коллег из нью-йоркского отдела корпоративных финансов, вряд ли успел тесно сблизиться с группой Милкена и узнать что-либо существенное о делах на Диком Западе. Но если он все-таки о чем-то знал? Или, например, домыслил от себя? Или, наконец, выдал того, кто знал?

В течение лета перед судом один за другим предстали те, кого Левин втянул в свои аферы, а теперь сдавал правосудию: инвестиционные банкиры Аира Соколов из Shearson Lehman Brothers, Дейвид Браун из Goldman, Sachs и Роберт Уилкис из Lazard Freres, а также юрист Илан Рейх (протеже Мартина Липтона) из Wachtell, Lipton. С каждым новым разоблачением скандал все больше удалялся от Drexel и приобретал «общестритские» масштабы. К тому же в преступный сговор с Левином входили только второразрядные дельцы в области слияний и приобретений. Ничто пока не свидетельствовало о связях Левина с ключевыми фигурами мира сего.