Александр Ирвин - Философия истории

Диалектическое рассуждение всегда идет, по Маркузе, в модусе долженствования, даже если оно не пользуется никакими логическими связками, кроме «есть». Это вполне отвечает характеру коллективистической жизни, связанной глобальной целью и постоянно стремящейся преобразовать или во всяком случае переосмыслить существующее в свете того долженствования, которое диктуется этой целью. Вместе с тем рассуждения Маркузе хорошо иллюстрируют тот механизм, с помощью которого диалектика оказывается способной создать видимость постоянного приближения к цели, которую ставит перед собой коллективистическое общество. Этот механизм достаточно прост: нужно постоянно стирать границу между «есть» и «должен», между тем, что реально существует, и тем, что, как предполагает идеология коллективистического общества, должно иметь место. Иными словами, диалектика предписывает использование многозначного языка, в котором на протяжении одного и того же рассуждения «есть» означает то существование, то долженствование, причем нет никакой возможности установить, какое из этих двух диаметрально противоположных значений имеется в виду в каждом конкретном случае. Благодаря этому создается и укрепляется основная иллюзия коллективистического человека – его ощущение, будто он живет одновременно в двух разных мирах: в скудном и полном тягот и бедствий мире настоящего и одновременно в совершенном, желаемом мире будущего, в мире «есть» и в мире «должно быть».

Телеологический характер диалектики не согласуется не только с принципом причинности, но и с понятием закона природы, также играющим центральную роль в методологии естественных наук. Эту сторону дела подчеркивает К. Манхейм: «Понятие диалектики – логической последовательности тезиса, антитезиса и синтеза – выглядит на первый взгляд необычайно рационально и фактически представляло собой попытку сконденсировать весь процесс развития в одну логическую формулу, представить всю историческую действительность доступной рациональной дедукции. Этот вид рационализма совершенно отличается, однако, от того, который находит свое выражение в буржуазном идеале естественных наук. Последний ставит себе целью выяснение общих законов природы; это демократический, а не диалектический вариант мышления. Ничего удивительного, что демократическое и научно ориентированное поколение специалистов сделало все, что было в их силах, чтобы освободить марксизм от диалектического фактора [741].

Манхейм характеризует диалектику как попытку рационализировать иррациональное. Такая попытка ведет к парадоксу и является чуждой естественно-научному мышлению. Основная функция диалектики состоит в рациональном объяснении «исторической личности», т. е. личности, взятой во всей ее исторической разнородности и неповторимости. При поиске исторических законов и обобщений индивид, как правило, теряется, диалектический же подход возвращает его как составляющую неповторимого процесса исторического развития и прогресса. «Таким образом, попытка понять принципиально иррациональный, исторически неповторимый индивидуум в рациональных категориях ведет к парадоксу в рамках диалектики, поскольку способствует созданию такого варианта рационализма, который должен вести к отрицанию самого рационализма» [742]. Еще одна функция диалектики – прослеживание «внутренней линии» развития цивилизации. «Она снова рационализирует нечто в основе своей иррациональное и чуждое недиалектическому естественно-научному мышлению» [743]. И наконец, диалектика представляет собой подход, ведущий к открытию смысла в историческом процессе. Следствием этой философской рационализации истории является «такая форма рациональности, которую трудно согласовать с позитивизмом естественных наук, чуждых всяким этическим оценкам и метафизике вообще» [744].

Манхейм прав, что диалектическая рациональность представляет собой особый тип рациональности, несовместимый, в частности, с рациональностью естественно-научного мышления и ведущий к неразрешимым парадоксам. Он полагает, что диалектика консерватора Гегеля «помогает решать проблемы по сути своей романтические» [745]. Речь, однако, надо вести не только и не столько о романтизме, утверждающем приоритет абстрактного, вымышленного мира над реальным, сколько о коллективизме, ставящем цель радикально преобразовать существующий социальный мир в соответствии с утопическим, не допускающим реализации образцом.

Интересен вопрос о связи диалектики и мистики. Обычно мистика определяется как религиозная практика, имеющая целью переживание в экстазе непосредственного «единения» с абсолютом (богом). Это – чересчур узкое определение, относящееся только к религиозной мистике. Испытывать чувство единения и непосредственного общения можно, очевидно, не только с богом, но и с другими объектами.

Мистика меняется от эпохи к эпохе. Во времена глубокой и искренней религиозности мистик общался с богом. Современный мистик может, вероятно, вступать в непосредственное «единение» с иными запредельными объектами.

Б. Рассел отмечает, что Гегель в молодости сильно тяготел к мистицизму, и «в некотором отношении его поздние работы можно рассматривать как интеллектуализацию того, что вначале появилось перед ним в мистической форме, как прозрение» [746]. Судя по всему, диалектика – эта внутренне противоречивая, «телеологически заостренная необходимость» [747]– служила Гегелю средством представления его мистического видения в форме, доступной если не слабому рассудку, то хотя бы более изощренному разуму. На эту сторону дела обращает внимание Э. Трельч. Он отмечает, что Гегеля часто понимали неправильно и называли «мистическим социальным романтиком». «Но мистика его общего сознания есть мистика его диалектики, которая для него самого была высшей логической ясностью…» [748].

Обычные квалификации диалектики – «трансрациональная», «трансрационалистическая» и т. п. – говорят, что диалектике тесно в рамках рационального, отвечающего требованиям логики мышления. Диалектика стремится прорвать кажущийся ей узким горизонт такого мышления и дать ему средства, делающие его всесильным. Только в этом случае оно окажется способным соединить нынешний, земной мир с неким запредельным миром и представить первый как необходимую ступень на пути ко второму. Диалектическое всемогущество делает мышление хорошим средством соединения мира мистических видений с реальным миром.

То, что самому Гегелю его диалектика казалось чрезвычайно ясной, объясняется, вероятно, ясностью того мистического прозрения, которое стояло перед его умом, когда он пытался передать его другим, прибегая к диалектике. Мистика и диалектика очевидным образом связаны друг с другом. Можно предположить, что диалектика является наиболее адекватной современной формой интеллектуализации мистических видений.