Дэвид Харви - Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений

Невозможно рассматривать в качестве простого совпадения то, каким образом и почему всемирная история (результат сражений между классами, по версии Маркса) растворяется в геополитических конфликтах, зачастую наиболее деструктивного рода. Все это может иметь истоки в политико-экономических процессах, которые приводят капитализм к конфигурациям неравномерного географического развития и заставляют его искать пространственные решения проблемы перенакопления. Однако столь же серьезным образом следует воспринимать и сопровождающую этот геополитический поворот эстетизацию политики. Именно в этом, как я полагаю, заключается значение соединяющихся эстетических и социальных теоретических воззрений на природу и смысл пространства и времени. Именно из такого типа воззрений Терри Иглтон [Eagleton, 1987] выводит свои наиболее едкие аргументы против постмодернизма Лиотара:

Модерн для Лиотара выглядит ничем иным, как историей террористического разума, а нацизм – мало чем отличающимся от летального предела тотализирующего мышления. Эта опрометчивая травестия игнорирует тот факт, что лагеря смерти стояли в одном ряду с другими проявлениями варварского иррационализма, который, как и некоторые аспекты постмодернизма, сдавал в утиль историю, отвергал рациональную аргументацию, эстетизировал политику и делал ставку только на харизму тех, кто рассказывал истории.

Материальные практики, из которых проистекают наши понятия пространства и времени, столь же разнообразны, как и спектр индивидуального и коллективного опыта. Проблема заключается в том, чтобы очертить вокруг них некую обобщающую интерпретирующую рамку, которая заполнит разрыв между культурным изменением и динамикой политической экономии.

Начнем с самого простого описания повседневных практик, предполагаемого временнóй географией, пионером которой выступил Торстен Хагерстранд. Отдельные индивиды здесь рассматриваются в качестве целеустремленных агентов, задействованных в проектах, которые поглощают время посредством перемещения в пространстве. Индивидуальные биографии можно проследить в виде «жизненных троп во времени-пространстве», начиная с повседневных рутинных передвижений (из дома на завод, в магазины, в школу и обратно домой) вплоть до миграционных перемещений на различных стадиях жизненного цикла (например, юность в сельской местности, женитьба и перемещение в пригороды, а затем отъезд в сельскую местность). Подобные жизненные тропы можно изобразить в виде диаграммы (рис. 13.1). Идея заключается в том, чтобы изучить принципы пространственно-временнóго поведения, рассмотрев подобные биографии. Повседневные перемещения сдерживают ограниченные ресурсы времени и «барьер дистанции» (измеряемый во времени или издержках, требуемых для его преодоления). Необходимо выделять время на еду, сон и т. д., при этом социальные проекты всегда сталкиваются с «сопряженными ограничениями», то есть с необходимостью пересечения временно-пространственных путей двух или более лиц для завершения любого социального действия. Подобные действия обычно случаются в рамках географической модели доступных «станций» (мест, где происходят определенные виды деятельности наподобие работы, покупок и т. д.) и «сфер», где преобладают определенные социальные взаимодействия.

Рис. 13.1. Представление ежедневных пространственно-временных путей в виде диаграммы по Хагерстранду

[Hagerstrand, 1970]

Схема Хагерстранда представляет собой полезную модель описания того, как повседневная жизнь отдельных людей разворачивается в пространстве и времени. Однако она ничего не сообщает о том, каким образом возникают «станции» и «сферы», или же почему «барьер дистанции» различается столь ощутимым образом. Она также оставляет в стороне вопрос о том, как и почему определенные социальные проекты и характерные для них «сопряженные ограничения» начинают господствовать над остальными (почему, например, фабричная система господствует над рассеянными и ремесленными формами производства или же подчиняется им), и не предпринимается попыток понять, почему одни социальные отношения господствуют над другими или каким образом наделяются смыслом отдельные места, пространства, история и время. К сожалению, сбор масштабных эмпирических данных о пространственно-временны́х биографиях не приводит к ответам на эти более объемные вопросы, даже несмотря на то что фиксация подобных биографий формирует полезную базу данных для рассмотрения пространственно-временно́го измерения социальных практик.

Рассмотрим путем сопоставления социально-психологические и феноменологические подходы к времени и пространству, которые выдвинули такие авторы, как Мишель де Серто, Гастон Башляр, Пьер Бурдьё и Мишель Фуко. Последний рассматривает пространство тела в качестве неустранимого элемента в нашей социальной схеме вещей, поскольку именно в отношении этого пространства действуют силы репрессии, социализации, дисциплины и наказания. Тело существует в пространстве и должно либо подчиняться власти (посредством, например, лишения свободы или досмотра в организованном пространстве), либо выкраивать для себя в мире (в противном случае репрессивном) отдельные пространства сопротивления и свободы – «гетеротопии». Эта борьба, выступающая для Фуко центральным сюжетом социальной истории, не имеет обязательной темпоральной логики. Однако Фуко действительно считает важными отдельные исторические переходы и уделяет огромное внимание периодизации опыта. Сила ancien régime [72] Старый порядок ( фр. ). была подорвана Просвещением лишь для того, чтобы на смену ей пришла новая организация пространства, приверженная техникам социального контроля, надзора и репрессий в отношении личности и мира желания. Различие заключается в методе: государство в эпоху модерна становится безличным, рациональным и технократическим (следовательно, более систематическим), а не персонализированным и произвольным. Неустранимость (для нас) человеческого тела означает, что лишь из этого места силы может быть мобилизовано сопротивление для борьбы за освобождение человеческого желания. Пространство для Фуко является метафорой для локации или вместилища власти, которые обычно сдерживают, но иногда и освобождают процессы Становления .

Акцент Фуко на заключении внутри пространств социального контроля имеет весьма существенное буквальное (а не метафорическое) отношение к способу организации современной социальной жизни. Например, попадание обедневших групп населения в пространственную ловушку городских гетто – одна из тем, долгое время привлекавших внимание географов-урбанистов. Однако исключительная концентрация Фуко на пространствах организованного подавления (тюрьмы, «паноптикум» [Бентама], больницы и другие институты социального контроля) ослабляет обобщающую силу его аргументации. Интересную коррективу дает де Серто, который рассматривает социальные пространства как более открытые для человеческого творчества и действия. Ходьба пешком, предполагает он, очерчивает «пространство высказываний». Подобно Хагерстранду, де Серто начинает свое изложение с низового уровня, однако в его случае таковым оказывается «поступь шагов» в большом городе. «Их кишащая масса является бесчисленным собранием единичностей. Их переплетенные тропы наделяют своей формой пространства. Они ткут места совместно» и тем самым создают город посредством ежедневной деятельности и ежедневных перемещений. «Они не локализованы – скорее, они придают пространственную форму» (отметим, насколько отличается это настроение от того, что проводится в работе Хагерстранда). Отдельные пространства большого города создаются мириадами действий, каждое из которых несет на себе печать человеческого намерения. Отвечая Фуко, де Серто рассматривает повседневное замещение «технологической системы связного и тотализирующего пространства» «пешеходной риторикой» траекторий, которая имеет «мифическую структуру», понимаемую как «история, построенная на скорую руку из элементов, взятых из расхожих фраз, иносказательная и фрагментарная история, разрывы которой сцепляются с символизируемыми ею социальными практиками».