Дэвид Харви - Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений

Если бы существовал некий независимый язык (или семиотика) времени и пространства (или времени-пространства), то теперь мы могли бы с основанием отвергнуть социальные вопросы и вполне напрямую обратиться к собственным характеристикам языков пространства-времени как полноправных средств коммуникации. Но фундаментальная аксиома моего исследования заключается в том, что время и пространство (или, раз уж на то пошло, язык) не могут быть поняты независимо от социального действия. Поэтому теперь я перехожу к рассмотрению того, каким образом властные отношения всегда заложены в пространственные и временны́е практики. В дальнейшем это позволит перевести рассмотренные выше довольно пассивные типологии и возможности в более динамичную структуру историко-материалистических концепций капиталистической модернизации.

Таблица 13.2. Типология социального времени согласно Гурвичу

Источник: [Gurvitch, 1964].

Идея того, что распоряжение пространством является принципиальным и всепроникающим источником социальной власти в повседневной жизни и над ней, восходит к настоятельной позиции Анри Лефевра. Вопрос о том, каким образом данная форма социальной власти соединяется с контролем над временем, а также над деньгами и другими ее формами, требует дальнейшей проработки. Общая точка зрения, которую я буду развивать, заключается в том, что в денежных экономиках в целом и в капиталистическом обществе в частности взаимосвязанное распоряжение деньгами, временем и пространством формирует субстанциальную связующую нить социальной власти, которую невозможно даже пытаться игнорировать. «Измерение времени, – заявляет Дэвид Ландес в своем авторитетном исследовании данного предмета, – было непосредственным признаком вновь обретенного творческого начала, а также действующей силой и катализатором в использовании знания ради богатства и могущества» [Landes, 1983, р. 12]. Точные хронометры и карты уже долгое время были на вес золота, а распоряжение пространственными и временны́ми континуумами является ключевым элементом в любом стремлении к прибыли. Например, спекулянт недвижимостью, имеющий свободные средства, чтобы выждать, одновременно контролируя строительство на прилегающих к его объектам участках, находится в значительно лучшем положении, чем тот, у кого нет власти над любым из этих компонентов. Кроме того, деньги можно использовать для распоряжения временем (собственным или чужим) и пространством. И наоборот, распоряжение временем и пространством может быть опять конвертировано во власть над деньгами.

В таком случае возникают две совершенно общие проблемы. Во-первых, те, кто определяют материальные практики, формы и значения денег, времени или пространства, устанавливают определенные базовые правила социальной игры. В данном случае я не имею в виду, что те, кто определяет эти правила, всегда выигрывают в любой потенциально вытекающей из этого обстоятельства борьбе. От столь простого утверждения удерживает наличие слишком уж многих примеров непреднамеренных последствий (когда власть предержащие устанавливают правила, подрывающие основу их власти) и оппозиционных групп, усваивающих и использующих правила, чтобы превзойти тех, кто их разработал. Тем не менее идеологическая и политическая гегемония в любом обществе действительно зависит от способности контролировать материальный контекст личного и социального опыта. По этой причине материальные воплощения и смыслы, которыми наделяются деньги, время и пространство, имеют очень существенное значение для удержания политической власти. Однако непосредственная проблема заключается в понимании социальных процессов в ситуации, когда их объективные качества уже установлены. Тем самым мы можем лучше оценить тезис, согласно которому начиная с 1970-х годов с нашим опытом пространства и времени произошло что-то очень важное, что спровоцировало поворот к постмодернизму.

В этом общем вопросе заключен еще один: необходимо принимать во внимание то, каким образом основательно устоявшиеся пространственные и временны́е практики и «дискурсы» оказываются «выходящими из употребления» и «отработанными» в процессе социального действия. Каким образом, например, сеть пространственных практик или типология социального времени приобретает классовое, гендерное или иное социальное содержание в конкретной исторической ситуации? Для достижения и воспроизводства тех или иных вариантов распределения социальной власти (между классами, между мужчинами и женщинами и т. д.) определенно используются принципы здравого смысла, которые устанавливают «свое время и пространство для всего». Данный вопрос, однако, не является независимым от первого. Неудачные схватки за обладание властью (предпринимаемые женщинами, рабочими, колонизированными народами, этническими меньшинствами, иммигрантами и т. д.) в рамках установленного набора правил порождают бóльшую часть социальной энергии, направленной на изменение этих правил. Одним словом, сдвиги в объективных качествах пространства и времени часто могут осуществляться посредством социальной борьбы.

Именно в этом контексте стоит бросить беглый взгляд (основанный главным образом на материалах моих предшествующих книг: [Harvey, 1985 a , ch. 2; 1985 b , ch. 1]) на отношения между деньгами, пространством и временем как пересекающимися источниками социальной власти. Начнем с самой простой взаимосвязи. Деньги определяют стоимость ( value ), но если мы зададимся вопросом, чтó изначально ее конституирует, то окажется невозможным определять ее без какого-либо упоминания о том, каким образом распределяется время общественного труда. «Всякая экономия в конечном счете сводится к экономии времени», – утверждал Маркс [Marx, 1973, р. 173; Маркс, 1969, с. 117]. Верно и обратное: хотя деньги воплощают собой время общественного труда, становление денежной формы конструировало смысл времени важными и своеобразными способами. Например, Жак Ле Гофф [Le Goff, 1980; Ле Гофф, 2002] указывает, что расширение сферы денежного обращения и пространственная организация сетей торговли в период раннего Средневековья заставляли купца выстраивать «более точное и предсказуемое измерение времени для упорядоченного ведения дел». Однако отметим, что в этой аргументации подразумевается и пространство. Средневековый купец открывал фундаментальную идею «цены времени» только в ходе освоения пространства. Поскольку торговля и обмен подразумевают перемещение в пространстве, именно время, занимаемое этим перемещением, обучало купца привязке цен, и следовательно, самой денежной формы, к рабочему времени (ср.: [Landes, 1983, р. 72]).