Дэвид Харви - Состояние постмодерна. Исследование истоков культурных изменений

Ключевой для истории модернизма была оппозиция Бытия и Становления. Ее следует рассматривать в политических терминах как напряжение между ощущением времени и фокусом пространства. После 1848 года модернизм как культурное движение боролся с этой оппозицией, зачастую творческими способами. Эта борьба всячески искажалась господствующей силой денег, прибыли, накопления капитала и государственной власти как ценностной системы, внутри которой приходилось разворачиваться всем формам культурной практики. Даже в условиях ширившегося классового восстания диалектика Бытия и Становления поставила, казалось, неразрешимые проблемы. Прежде всего, меняющийся смысл пространства и времен в рамках капитализма действовал сам по себе, вынуждая постоянные переоценки в репрезентациях мира в культурной жизни. Идея авангарда (как художественного, так и политического) может получить какой-то смысл лишь в эпоху спекуляции на будущем и формирования фиктивного капитала. Меняющийся опыт пространства и времени имел много общего с рождением модернизма и его беспорядочными блужданиями от одной стороны пространственно-временных отношений к другой. Если дела обстоят именно так, то действительно достойно внимания утверждение, что постмодернизм есть некая разновидность реакции на новый набор переживаний пространства и времени, новый раунд «временно-пространственного сжатия».

Как изменились смыслы и способы применения пространства и времени с переходом от фордизма к гибкому накоплению? Предположу, что на протяжении последних двух десятилетий мы переживаем интенсивную фазу пространственно-временного сжатия, которое оказало дезориентирующее и разрушающее воздействие на политико-экономические практики, баланс классовых сил, а также на культурную и социальную жизнь. Хотя исторические аналогии всегда опасны, я полагаю неслучайным, что постмодернистская чувствительность открыто демонстрирует сильные симпатии к некоторым запутанным политическим, культурным и философским движениям, имевшим место в начале ХХ века (например, в Вене), когда ощущение пространственно-временного сжатия также было особенно сильным. Кроме того, отметим начавшееся примерно с 1970 года оживление интереса к геополитической теории и эстетике места, а также возрождение желания (даже в социальной теории) подвергнуть общему переосмыслению проблему пространственности (см., например: [Gregory, Urry, 1985; Soja, 1988]).

Переход к гибкому накоплению отчасти состоялся благодаря новым организационным формам и новым технологиям производства. Несмотря на то что последние исходно могли быть направлены на достижение превосходства в военной сфере, их применение исчерпывающе отвечало необходимости обойти жесткости фордизма и ускорить время оборачиваемости в качестве решения для все более угрожающих проблем фордистско-кейнсианской парадигмы, прорвавшихся наружу в виде незавершенного кризиса 1973 года. Ускорение в производстве было достигнуто за счет организационных сдвигов в направлении вертикальной дезинтеграции – субконтракта, аутсорсинга и т. д., – что развернуло вспять фордистскую тенденцию к вертикальной интеграции и породило нарастающую многоступенчатость производства даже в условиях усиления финансовой централизации. Другие организационные сдвиги (такие как система доставки по принципу «точно вовремя», сокращающая складские запасы) в совокупности с новыми технологиями электронного контроля, мелкосерийным производством и т. д. сокращали время оборачиваемости во многих производственных секторах (электроника, станки, автомобили, строительство, одежда и т. д.). Для работников все это подразумевало интенсификацию (ускорение) трудовых процессов и убыстрение деквалификации и реквалификации, необходимых для удовлетворения новых требований к труду (см. часть II).

Ускорение времени оборачиваемости в производстве предполагает параллельное ускорение в обмене и потреблении. Усовершенствованные системы коммуникации и информационных потоков в совокупности с рационализациями технологий распределения (упаковка, складской учет, контейнеризация, обратная связь с рынком и т. д.) обусловили более высокую скорость обращения товаров в рыночной системе. Среди инноваций, повысивших скорость обратного денежного потока, были электронный банкинг и пластиковые карты. Аналогичным образом (при помощи компьютеризированной торговли) ускорялись финансовые сервисы и рынки, так что на глобальных фондовых рынках, как говорится, дольше века длится день.

В сфере потребления особняком стоят две из множества тенденций, приобретающие особое значение. Мобилизация моды на массовых (а не на элитных) рынках оказалась способом ускорения темпов потребления не только одежды, украшений и предметов декора, но и в обширных сегментах жизненных стилей и досуговых видов деятельности (привычки в отдыхе и спорте, направления поп-музыки, видео- и детские игры и т. п.). Другой тенденцией было смещение от потребления товаров к потреблению услуг – не только персональных, деловых, образовательных и врачебных, но и услуг в сферах эстрады, зрелищ, событий и развлечений. Хотя «жизненный цикл» подобных услуг (наподобие посещений музеев, походов на рок-концерты или в кино, посещений лекций или оздоровительных клубов) сложно поддается оценке, он гораздо короче, чем жизненный цикл автомобиля или стиральной машины. И если у физических предметов (даже в случае знаменитых шести тысяч пар туфель Имельды Маркос [88] Имельда Маркос (Marcos; род. 1929) – вдова 10-го президента Филиппин Фердинанда Маркоса (занимал должность в 1965–1986 годах); отличалась пристрастием к показному потреблению, в связи с чем в английском языке даже появился специальный неологизм imeldific . ) есть пределы накопления и оборачиваемости, то, следовательно, в сфере потребления капиталистам имеет смысл обратиться к предоставлению крайне эфемерных услуг. Эта задача может лежать в основе быстрого проникновения капитализма во многие сегменты культурного производства начиная с середины 1960-х годов, которое отмечают Мандель и Джеймисон.

Из бесчисленных эффектов, проистекавших из этого общего ускорения времени оборачиваемости капитала, я сосредоточусь на тех, которые имеют особое воздействие на постмодернистские способы мышления, чувствования и действия.

Первым значительным последствием было усиление волатильности и эфемерности мод, продуктов, производственных технологий, трудовых процессов, идей и идеологий, ценностей и устоявшихся практик. Ощущение того, что «все твердое растворяется в воздухе», редко когда было более вездесущим (и это, вероятно, объясняет большой объем написанного на данную тему в последние годы). Воздействие этого ощущения на рынки труда и трудовые навыки уже было рассмотрено (см. часть II). Но теперь мне было бы интересно взглянуть на более общие эффекты, проявившиеся в масштабах всего социума.