Дэниэл Деннет - Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Настало время переложить бремя доказательства на плечи соперника, как сделал Дарвин, когда призвал своих оппонентов описать какой-либо иной – отличный от естественного отбора – способ, которым могли бы были быть созданы все чудеса природы. Те, кто считает, что человеческий разум неалгоритмичен, должны задуматься о том, какую гордыню предполагает это убеждение. Если опасная идея Дарвина верна, алгоритмический процесс достаточно мощен, чтобы создать дерево и соловья. Намного ли сложнее для него будет написать оду соловью либо подобные дереву стихи? Несомненно, Второе правило Орджела верно: эволюция умнее вас.

ГЛАВА 15: Теорема Гёделя все-таки не ставит под сомнение возможность искусственного интеллекта. В действительности, стоит нам понять, как алгоритмический процесс может избежать когтей теоремы Гёделя, и мы яснее, чем когда-либо, увидим, как опасная идея Дарвина связывает воедино Пространство Замысла.

ГЛАВА 16: А что же мораль? Она тоже эволюционирует? Со времен Томаса Гоббса и по сю пору социобиологи рассказывали Сказки просто так об эволюции морали, но, согласно некоторым философам, любая подобная попытка приводит к «натуралистической ошибке»: ошибкой является поиск фактов о том, как устроен мир, ради обоснования (или редукции) этических выводов о том, как ему следует быть устроенным. Эту ошибку лучше рассматривать как вызов, брошенный алчному редукционизму – вызов, зачастую небезосновательный. Но в этом случае нам в нашем редукционизме просто следует проявлять меньшую алчность.

Первым социобиологом, на два века опередившим Дарвина, был Томас Гоббс. Как видно из первых строк его шедевра, сотворение государства он рассматривал как, по сути своей, сотворение одним артефактом другого, своего рода группового механизма жизнеобеспечения, «предназначенного» для «сбережения и защиты» его обитателей. Фронтиспис первого издания показывает, насколько серьезно воспринимал он свою метафору.

Ил. 44

И все же зачем я называю Гоббса социобиологом? Он не мог, подобно современным социобиологам, желать использовать идеи Дарвина для анализа общества. Но он ясно и уверенно сознавал фундаментальную дарвиновскую задачу: он понимал, что должна существовать история о том, как впервые было создано государство и как оно принесло с собой на лицо Земли нечто совершенно новое – мораль. Это была бы история, ведущая нас от времени, когда, очевидно, не существовало правильного и неправильного – лишь аморальное состязание, – ко временам, когда правильное и неправильное очевидным образом появилось (в некоторых областях биосферы) посредством процесса, постепенно введшего «сущностные» признаки этического взгляда на мир. Поскольку речь шла о доисторических эпохах и поскольку ископаемых останков, на которые можно бы было опираться, у него не было, Гоббсу пришлось заняться рациональной реконструкцией, рассказывая своего рода Сказку просто так (допустим еще один анахронизм).

«Давным-давно, – говорил он, – морали вовсе не было». Была жизнь; были люди, и у них даже был язык, а значит, и мемы (допустим третий анахронизм). Можно предположить, что у них были слова – а значит, мемы – для хорошего и дурного, но не этические понятия блага и зла. «Понятия правильного и неправильного, справедливого и несправедливого не имели здесь места». Итак, хотя люди и отличали хорошее копье от плохого копья, хороший обед от плохого обеда, хорошего охотника (эксперта по добыче хороших обедов) от плохого (распугивающего всю добычу), у них не было понятия хорошего или справедливого человека, человека нравственного, или благого, нравственного поступка – и их противоположностей, злодеев и пороков. Они могли понимать, что одни люди опаснее других, что они лучше сражаются или являются более желанными сексуальными партнерами, но дальше этого дело не шло. Понятий правильного и неправильного не было, ибо они «есть качества людей, живущих в обществе, а не в одиночестве». Гоббс называет этот период доисторической эпохи развития человечества «естественным состоянием», ибо оно во многих существенных отношениях напоминает положение других животных, в котором те вплоть до сего дня пребывают в дикой природе. В естественном состоянии «нет места для трудолюбия, так как никому не гарантированы плоды его труда… [нет] ремесла, литературы, нет общества, а, что хуже всего, есть вечный страх и постоянная опасность насильственной смерти, и жизнь человека одинока, бедна, беспросветна, тупа и кратковременна».

И вот в один прекрасный день возникает мутация. Однажды во время очередного конфликта, ничем не отличающегося от всех, случившихся до него, произошло нечто новое. Вместо того чтобы продолжать до того момента повсеместную близорукую и эгоистичную политику взаимного вероломства и недоверия, этим конкретным везучим соперникам пришла в голову новая идея: взаимовыгодное сотрудничество. Они заключили «общественный договор». Если раньше существовали семьи, стада или племена, то это был момент рождения нового вида группы – общества. Так родилась цивилизация. Дальнейшее, как говорится, история.