Дэниэл Деннет - Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

Прежде чем более пристально рассмотреть в этом отношении положение человека, мы могли бы тщательнее обдумать метафору, которую Гоббс призывает нас принять всерьез, обращаясь к улучшенной версии, сформулированной в результате дарвиновской революции. В чем общество похоже на огромный организм и в чем отличается?

Многоклеточные организмы решили проблему групповой солидарности. Никто никогда не слышал о том, чтобы чьи-то большие пальцы развязали гражданскую войну с пальцами-соседями или чтобы крылья орла устроили забастовку, отказываясь работать до тех пор, пока не добьются каких-то уступок от клюва или (что уместнее) гонад. И теперь, когда мы способны смотреть на мир с точки зрения генов, это может показаться загадочным. Почему таких восстаний не происходит? У каждой клетки многоклеточного организма есть своя собственная нить ДНК, полный набор генов для создания целого организма, и если гены эгоистичны, то почему гены в клетках большого пальца или крыла так покорно сотрудничают с остальными? Разве копии ДНК в больших пальцах и крыльях не считаются генами? (Разве у них отнято право голоса? Почему они с этим смирились?) Как предположили биолог Дэвид Слоан Уилсон и философ биологии Эллиот Собер 796, можно глубже понять наши социальные проблемы предательства (когда обещание дают, но не выполняют) и трагедии общин (см. девятую главу), изучив, как наши предки, вплоть до первых эукариот, ухитрялись достигать «гармонии и координации своих частей». Однако извлеченные таким образом уроки неоднозначны, поскольку клетки, из которых мы состоим, принадлежат к двум разным категориям.

Типичный человек, как правило, служит пристанищем миллиардам организмов-симбионтов, принадлежащим, может быть, к тысяче разных видов… его фенотип определяется не одними только человеческими генами, но также генами всех симбионтов, которыми он заражен. Такие виды симбионтов обычно имеют очень разнообразное происхождение, и лишь немногие из них, вероятно, унаследованы хозяином от родителей 797.

Являюсь ли я организмом, сообществом или и тем и другим вместе? Я и то и другое – и нечто большее, – но существует огромная разница между клетками, которые формально являются частью моего тела, и клетками (многие из которых не менее важны для моего выживания), которые частью моего тела не являются. Клетки, составляющие многоклеточного меня, имеют общих предков; они принадлежат к одной линии родства – «дочерние» и «внучатые» клетки яйцеклетки и сперматозоида, объединившихся, чтобы сформировать мою зиготу. Они – клетки- хозяева ; другие клетки – гости , некоторые званые, некоторые – нет. Гости – чужаки, поскольку произошли от других линий родства. В чем между ними разница?

Об этом очень легко позабыть, особенно в контекстах, в которых мы рассматриваем все эти «партии» как интенциональные системы – как нам и следует поступать, проявляя при этом крайнюю осторожность. Если мы не будем осторожны, то можем упустить тот факт, что в жизни этих разнообразных акторов, полуакторов и почти-полуквазиакторов случаются решающие моменты, когда шансы принять какое-либо «решение» возрастают, а затем исчезают. Судьба у клеток, из которых я состою, общая, но у некоторых – в более сильном смысле, чем у других. ДНК в клетках моего пальца и крови находится в генетическом тупике; в терминах Вейсмана (см. одиннадцатую главу) эти клетки – часть соматической линии (тела), а не зародышевой (половые клетки). Если исключить вариант с революцией в технологии клонирования (и проигнорировать тот факт, что своими строго ограниченными, краткосрочными видами на будущее они обязаны необходимости дать дорогу замещающим их клеткам, которые они помогают создать), мои клетки соматической линии обречены умереть «бездетными», и поскольку это было определено некоторое время назад, то больше нет никакого давления, никакого шанса, никакого «момента выбора», когда их интенциональные траектории – или траектории их ограниченного потомства, – можно было бы скорректировать. Можно сказать, что они представляют собой баллистические интенциональные системы, чьи высшие задачи и цели могут быть установлены раз и навсегда, без возможности пересмотра или дистанционного управления. Они – абсолютно преданные рабы summum bonum тела, частью которого являются. Гости могут их использовать или обманывать, но при обычных условиях сами по себе они на восстание не способны. Как для Стэпфордских жен, для них есть лишь одно встроенное непосредственно в них summum bonum , и это не «заботься лишь о себе». Напротив, они по самой своей природе – командные игроки.

То, как они содействуют этому summum bonum , тоже является их интегральной частью, и в этом отношении они радикально отличаются от других клеток, находящихся «в той же лодке»: моих гостей-симбионтов. У каждого из великодушных мутуалистов, равнодушных комменсалов и вредоносных паразитов, делящих судно, созданное ими сообща, – а именно меня, – есть свои собственные встроенные summum bonum – каждый призван содействовать развитию своей собственной линии родства. К счастью, возможны условия, при которых можно достичь entete cordiale , ибо в конечном счете все они находятся в одной лодке, и условия, при которых возможно процветание без кооперации, ограниченны. Но у них есть «выбор». В отличие от клеток-хозяев, они способны принимать «решения».

Почему? Что позволяет клеткам-хозяевам быть столь преданными (или требует этого от них), но дарует клеткам-гостям право на восстание, когда возникает такая возможность? Клетки ни одного, ни другого рода, разумеется, не являются мыслящими, воспринимающими, рациональными акторами. И существенного различия в их познавательных способностях тоже нет. Краеугольный камень эволюционной теории игр заложен не здесь. Секвойи также не намного умнее, но они находятся в состоянии конкуренции, вынуждающем их к предательству, создавая то, что, с их точки зрения (!), является трагическим расточительством. Взаимное соглашение о сотрудничестве, в рамках которого они все отказались бы от выращивания высоких стволов и оставили суетные попытки получить больше солнечного света, чем им причитается по справедливости, эволюционно недостижимо.

Условие, рождающее выбор, – это бездумное «голосование» дифференцированного воспроизводства. Именно возможность дифференцированного воспроизводства позволяет линиям родства наших гостей «передумать» или «переоценить» уже сделанный выбор, «исследовав» альтернативные стратегии поведения. Однако мои клетки-хозяева были спроектированы раз и навсегда в ходе одного-единственного голосования в момент формирования моей зиготы. Если в результате мутации они «узнают» о доминировании или эгоистических стратегиях, процветания (в сравнении с представителями того же поколения клеток) им это не принесет, поскольку возможность дифференцированного воспроизводства очень мала. (Рак можно рассматривать как эгоистичное – и разрушительное для носителя – восстание, которое становится возможным в результате пересмотра, допускающего дифференцированное воспроизводство.)