Дэниэл Деннет - Опасная идея Дарвина: Эволюция и смысл жизни

…привели к самому невероятному открытию, когда в 1976 году американский биолог Р. Д. Александер читал лекцию о стерильных кастах. Было хорошо известно, что подобные касты существуют у муравьев, пчел и термитов, но не у позвоночных. В ходе своего рода мысленного эксперимента Александер предположил, как могли бы выглядеть млекопитающие, у которых в ходе эволюции могла бы возникнуть стерильная каста. Подобно термитам, такому животному нужно бы было расширяемое гнездо, где можно было бы хранить большой запас пищи и укрываться от хищников. Из-за размеров оно не смогло бы жить под корой деревьев (как это делало насекомое, бывшее, предположительно, предком термитов). Но подземные норы , набитые крупными корнеплодами, были бы прекрасным решением. Климат должен быть тропическим; почва (весьма толстый намек на Шерлока Холмса!) – плотной глиной. Все вместе представляло собой остроумный экзерсис из области кабинетной экологии. Но после лекции Александеру сообщили, что его гипотетическое животное и в самом деле живет в Африке; то был голый землекоп, небольшой грызун, которого изучала Дженнифер Джарвис 867.

Голые землекопы – удивительно уродливые и странные создания, мысленный эксперимент Матери-Природы, способный посрамить любые фантазии философов. Они – подлинно эусоциальные животные. Королева колонии голых землекопов – единственная фертильная самка, которая держит всех остальных животных колонии под контролем с помощью феромонов, подавляющих созревание репродуктивных органов других самок. Голые землекопы регулярно едят собственные экскременты, а когда раздувшаяся до гротескных размеров беременная королева не может дотянуться до собственного ануса, она выпрашивает фекалии у своей свиты. (Вам достаточно? Но об этих животных можно рассказать гораздо, гораздо больше: настоятельно рекомендую разузнать о них тем, чье любопытство превосходит брезгливость.) Из изучения голых землекопов и других животных при помощи дарвиновских методов обратного конструирования – иными словами, адаптационизма – мы узнали очень многое и, без сомнения, узнаем еще больше. Важная работа Э. О. Уилсона об общественных насекомых по заслугам снискала всемирную славу 868, и есть буквально сотни других прекрасных социобиологов, занимающихся изучением животных 869. К несчастью, все они работают, находясь под подозрением, спровоцированным алчными (и, по словам Китчера, весьма громогласными) заявлениями немногих социобиологов, занимающихся изучением поведения людей, которые затем воспроизводились в ходе усиливавшихся атак со стороны их оппонентов. Это и в самом деле злосчастный результат, ибо, как в любой иной полноправной области науки, некоторые из их работ великолепны, некоторые хороши, некоторые хороши, но ошибочны, а некоторые плохи – но ни одна не является злонамеренной. То, что серьезных исследователей систем размножения, токования, территориального поведения и тому подобных явлений в жизни животных мажут той же краской, что и тех, кто самым вопиющим образом злоупотреблял социобиологией человека, – одновременно и несправедливый приговор, и серьезное искажение образа науки.

Но ни та, ни другая «сторона» не выполнила своих обязанностей. К несчастью, из‐за менталитета осадного положения лучшие из социобиологов с известной неохотой критикуют халтурные труды некоторых своих коллег. Хотя часто можно видеть, что Мейнард Смит, Вильямс, Гамильтон и Докинз в печати решительно исправляют различные невинные ошибки в рассуждениях и указывают на осложнения (короче говоря, вносят исправления, что является естественной темой обсуждений в любой науке), они, по большей части, уклоняются от решения крайне неприятной задачи – необходимости указать на более серьезные огрехи в сочинениях тех, кто с энтузиазмом злоупотребляет прекрасными плодами их трудов. Однако Дональд Саймонс 870представляет собой живительное исключение из правила, а есть и другие. Я укажу лишь на один из основных источников плохого мышления, широко распространенного в социобиологии человека, о котором сами социобиологи редко говорят с должной аккуратностью – возможно, потому что Стивен Джей Гулд в своей критике попал в точку, а им до смерти не хочется признаваться, что он в чем-то прав. Однако здесь он не ошибается, как и Филип Китчер 871, гораздо более дотошный в своей критике. Вот версия Гулда, которую не очень легко понять. (Поначалу я не видел, как можно принять ее доброжелательно, и мне пришлось просить Рональда Амундсена, великолепного философа биологии, объяснить мне, что Гулд имел в виду. Амундсен преуспел.)

Стандартные основания дарвиновских Сказок просто так к людям неприменимы. Эти основания подразумевают: если адаптивный, то генетический, – ибо выводы об адаптации обычно являются единственным основанием генетической истории, а дарвинизм – теория генетического изменения и вариаций в популяции 872.

Что это значит? Гулд не говорит (как могло бы на первый взгляд показаться), будто адаптационистские выводы к людям неприменимы. Он говорит, что, поскольку в случае человека (и только человека) всегда существует другой возможный источник рассматриваемой адаптации – а именно культура, – нельзя так просто делать вывод, что изучаемая черта появилась в результате генетической эволюции. Даже в случае животных рискованно исходя из адаптации делать выводы о генетической основе, когда рассматриваемая адаптация является не анатомическим признаком, а паттерном поведения, очевидно, представляющим собой Удачное решение. Ибо в этом случае есть и другое возможное объяснение: общая неглупость вида. Как мы так часто наблюдали, чем очевиднее ход, тем менее надежен вывод, будто он должен был быть скопирован у предшественников – точнее говоря, получен с генами.

Много лет назад я играл в свою первую компьютерную «видеоигру» в Лаборатории искусственного интеллекта Массачусетского технологического института: она называлась «Война в лабиринте», и играть в нее могли сразу несколько человек одновременно – каждый за отдельным терминалом, связанным с центральным компьютером, работающим в режиме разделения времени. На экране появлялось изображение лабиринта в прямой линейной перспективе: в этом лабиринте находился зритель. Впереди были видны коридоры, уводящие вправо и влево, а с помощью клавиш клавиатуры можно было двигаться вперед и назад, либо поворачиваться в стороны под прямым углом. Другая клавиша играла роль ружейного спускового крючка: ружье стреляло по прямой. Все другие игроки бродили по тому же виртуальному лабиринту в поисках мишени и надежде мишенью не стать. Если у вас на пути оказывался один из игроков, он выглядел как простая мультяшная фигурка, которую вы надеялись пристрелить прежде, чем она обернется, увидит вас и сама выстрелит. После нескольких минут лихорадочной игры, за которые мне несколько раз «выстрелили» в спину, нарастающая паранойя показалась мне столь неприятной, что я принялся искать способ с нею справиться: в лабиринте я обнаружил тупик, куда забрался и где просто сравнительно спокойно сидел, не спуская пальца со спускового крючка. Затем я осознал, что воспроизвел стратегию мурены, в своей хорошо защищенной норе терпеливо ждущей, пока мимо проплывет что-нибудь стоящее нападения.