Екатерина Варкан - Тайны драгоценных камней и украшений

Продолжал Бахрушин заниматься и своей коллекцией, которую разместил в собственном доме, что возвел на Лужнецкой улице. Но вскоре и этот особняк не вмещал все собранные сокровища, которые назывались теперь литературно-театральным музеем. Обслуживать собрание уже не хватало возможностей. Кстати, многие коллекционеры в те годы норовили сдать все свое с любовью накопленное изящное в общественное пользование. Для людей же всё. Прямо выстроилась целая очередь из желающих. Так и Бахрушин решил передать музей городу. И тут… встретил неожиданные препятствия. Чиновники ведь во все времена одинаковы, и они дружно отмахивались от дарителя, как от назойливой мухи, приговаривая: «Что вы?! Мы с третьяковским и солдатенковским собраниями достаточно горя хлебнули. А тут вы еще с вашим! Увольте, Христа ради!..» Заявление, согласимся, и сегодня выглядит просто издевательством. Кстати, и князь Феликс Феликсович Юсупов, вовсе не собиравшийся жертвовать кому-либо свои Волковы палаты (с разрешения хозяев осмотреть богатые интерьеры дворца мог каждый желающий), также отмечал наплевательское отношение властей к археологическим и архитектурным памятникам Москвы и журил их полную слепоту.

Так или иначе, путем хитрых интриг Бахрушину удалось привлечь интерес великого князя, а по совместительству эстета и поэта, Константина Константиновича, который возглавлял Императорскую Академию наук. И дело двинулось. В 1913 году состоялась торжественная передача литературно-театрального музея Российской Академии наук.

После революции Алексей Александрович Бахрушин не покинул своего собрания. «Там царь Кощей над златом чахнет», — это вот точно про Бахрушина. Когда Ленин решал, что делать с музеем и его владельцем, Луначарский убедил его, что Бахрушин никогда не уйдет от своего детища и никогда не окажется нелояльным. Так Бахрушин был назначен пожизненным хранителем и директором собственного музея. И даже улицу, где он находился (и находится), переименовали в улицу Бахрушина. Дом этот и впрямь необыкновенно хорош.

Вообще, самыми роскошными особняками (мы ими и сегодня любуемся) застроили Москву именно купцы, которые были экзальтированны и умели почудить. К примеру, 24-летний Арсений Абрамович Морозов построил и подарил знаменитый дом на Воздвиженке, тот, что весь в ракушках и экзотических растениях, своей возлюбленной некоей Коншиной. И заслужил знаменитую реплику своей матери Варвары Алексеевны: «Раньше одна я знала, что ты дурак, а теперь вся Москва будет знать». Новоявленная хозяйка и после скоропостижной гибели покровителя владела домом по завещанию, и самые знатные юристы так и не смогли вернуть его в семью Морозовых.

Из другого роскошного особняка в Большом Знаменском переулке Сергей Иванович Щукин пугал всю культурную Москву своим собранием импрессионистов. В три ряда на стенах висели там полотна Гогена, Ван Гога, Дега, Матисса, Моне, Пикассо… Рассказывали, что Илья Ефимович Репин зашел как-то к Щукину на огонек и, увидев сборище этих уродов, в ужасе бежал.

Романтическое сближение Саввы Тимофеевича Морозова с актрисой Марией Федоровной Андреевой дало ему творческий импульс не только на создание (и строительство) знаменитого Художественного театра. Под влиянием ее и Максима Горького Савва Тимофеевич пожертвовал большевикам значительную часть своего состояния, а его Машенька стала гражданской женой Алексея Максимовича. Нельзя умолчать и о том, что знаменитый (и один из самых роскошных особняков Москвы) «домик Горького» на Малой Никитской, где проживал великий советский писатель уже в советское время, купец и благотворитель Степан Павлович Рябушинский навряд ли строил именно для него.

И что ж мы имеем в сухом остатке? А то, что не менее оригинально этим чудакам аукнулось уже и наше время. Всем известно, Галерея носит имя Третьякова. Театральный музей — Бахрушина. А вот на Ярославском направлении курсирует электропоезд повышенной комфортности — ЭД4МК-0089, который зовут (официальное название) «Савва Мамонтов». А небо над Кубинкой рассекает СУ-24 «Арсений Морозов», бортовой номер 07. Прямо Джеймс Бонд какой-то. Да и кто такой, в общем-то, этот Джеймс рядом с нашими? А?

Андрею Битову

С тщанием и любовью собирались случаи и эпизоды, открывались новые мемории, писались заметки, составившие книгу.

Пока старинные истории складывались в сюжеты, оказалось, памятные вещи явились и у нас самих. И нам самим уже есть что порассказать. И кого вспомнить.

В Петрозаводск нас с Андреем Георгиевичем Битовым позвали поэт Марат Васильевич Тарасов, старейшина карельской литературы, и тогда молодой писатель Дмитрий Новиков. Мы подружились с Новиковым после того, как он совершенно заслуженно получил Новую Пушкинскую премию, а Андрей Георгиевич руководил ее Советом.

Поехали.

Были литературные встречи, выступления. Народу, кстати, собиралась тьма, вполне заинтересованного. Но хотелось еще и вкусить карельского, так сказать, раздолья, грозившего многими впечатлениями.

Чудесным образом мы застали еще «в живых» удивительную Успенскую церковь, деревянную, под Кондопогой. Успели взглянуть, повезло. Вскоре какой-то сумасшедший подросток поджег ее. И все. Она просто дотла сгорела.

Валаам принимал нас батюшкой Мефодием, одним из движителей возрождения острова и монастыря. Прекрасный македонец встретил литературную группу в своем кабинете рюмкой хорошего коньяку. Блеснув опытным глазом, он мигом заценил наши достоинства и пригласил на обед.

Оказавшись в трапезной, мы нашли там монастырский хор — закусывать сделалось как-то неудобно. Однако вышло, что как раз очень правильным делом считается здравицы и тосты произносить в минуты, когда звучат духовные песнопения, о чем не могли и догадываться такие неофиты, как мы. Батюшка деликатно разъяснил, что именно под божественные звуки небо раскрывается и там нас лучше слышно. Вот как! При таких обстоятельствах благостные беседы покатились весело.

— Вот, батюшка. Не кажется ли вам, — лукаво, метнув взор в мою сторону, — что вас здесь сильно провоцируют?

— Андрей Георгиевич… — шаловливо, но открыто улыбаясь, — А может быть, уже и пришло время меня хоть как-то скомпрометировать? Как вы думаете?

Смеялись.

Невозможно было оторваться от этих двух красавцев — монаха и писателя.

Тем временем от пристани отчаливал кораблик, что должен был нас доставить на материк. Батюшка величаво остановил нашу запоздалую суету.

— Что ж мы теперь прервем наше собеседование прекрасное? — молвил он. Но когда, по его подсчетам, пришло время для этого прерыва, благосклонно отпустил нас из монастыря, не поскупившись и патриаршим катером для такого благостного дела.