Екатерина Варкан - Тайны драгоценных камней и украшений

Вот такой оказался человек. Дай Бог ему всякого терпения.

Предались мы восторгам у водопада Кивач, известного нынче и школьнику из поэтического его «воспетия» Гаврилой Романовичем Державиным, который, верно, частенько посещал это тогда укромное местечко во времена своего губернаторствования в северной провинции и жительствования в Петрозаводске. Теперь здесь сонмище туристов.

У Кивача на сувенирном развале Андрей Георгиевич купил колечко — в память о посещении места. Кто не знал, Битов очень любил кольца и одно время таскал с собой в свои многочисленные поездки немаленький кожаный мешочек, набитый украшениями. Эти безделки он собирал по блошиным рынкам, которые очень жаловал и откуда в его копилку попадали не только кольца, но всякие забавные вещички и поделки. Они громоздились потом дома на полочках и иной раз передавались гостям — подарки выходили всегда со смыслом.

Частенько Андрей Георгиевич извлекал из кожаного мешочка любезное в тот момент кольцо и надевал на палец, подходящий кольцу по размеру.

Руки он имел необыкновенной красоты, чувственной, физиологической. С ногтями вида звериного, но прелести — неотразимой. Ногти пользовались отдельным его вниманием — им даже делался маникюр, в том смысле, что доверялась стрижка специально обученному человеку.

Кивачское кольцо — кажется металлическим. Сделано из какого-то, наверное, сплава с крестообразными узорами. Ошлифовано и отсвечивает отраженным зеленовато-синеватым блеском. Кольцо меняет оттенок — становится зеленоватым или синеватым — в зависимости от цвета костюма или настроения глаз.

В Петрозаводске предались мы и утехам чревоугодия, что сообщила нам местная кухня неподразимая. Ряпушки, лососи, сиги, калитки (пирожки), рыбники (пироги), ягоды (брусника, костяника, морошка…), грибы (белые, белые и… черные грузди, рыжики…) — в ассортименте, главное по чуйке выйти на этот «ассортимент».

Что-то нас как-то Карелия приметила. И вот накушанные деликатесами и впечатленные красотами, мы с Андреем Георгиевичем чуть было не пропустили поезд, отправлявшийся с вокзала — согласно расписанию. Резво гнались за вагоном под зажигательную песню «Долго будет Карелия сниться», которая радостно провожает в Москву всех дорогих гостей.

Добравшись-таки до купе и отдышавшись, налили по рюмке коньяку. Не замедлила развязаться беседа, сопутствующая привычно поездкам. У нас же — обыкновенно про Пушкина и Ко.

С Пушкиным, как кажется, Андрей Георгиевич крепко дружил. Трепетно относился и к пушкинскому времени, и к пушкинскому окружению, с которым все ж не так был короток, но любопытствовал.

Битов никогда не числил себя пушкинистом, к чему его притягивают всячески, но не очень искренне. Но знал и понимал он более и точнее всякого энциклопедиста.

Просто у академических ученых и доморощенных изыскателей разный уровень ответственности. — Этой новости от меня он хлопал в ладоши и подпрыгивал, как Пушкин, — ему нравилась такая безответственность. Андрей Георгиевич полагал за этим и другое — доверительность героев к энтузиасту зарождает товарищеские отношения между ними и являет правдивость и достоверность. Его терпели.

Не считал Битов себя и профессиональным писателем, полагая, что настоящую русскую литературу сделали и делают только любители, на что неустанно и твердо указывал в своих текстах и непраздных разговорах.

В собеседованиях, которые бесконечно любил, Андрей Георгиевич не экономил слова, выкладывал сокровенное, не опасаясь, что кто-то стырит и вынесет вон — размышлизма все одно не хватило бы. Слушал всегда участливо. Ставил вопросы — он был очень любознательным. На глупость раздражался чудовищно. Ценил счастливые догадки, не ревновал, напротив, радовался зачаткам просветления и легко следовал за чужим воображением.

Иной раз даже восхищался какой-нибудь затеей, что, по правде сказать, происходило нечасто. Главным выдумщиком был он сам. Не стану поминать про многие его проекты, издательские и музыкальные, и воздвигнутые памятники, о них изрядно говорено — это общее место многих вспоминателей, которые порой еще и грешат недостоверностью.

Но вот нечастый мемуар. Как-то во время круиза по Средиземноморью вздумал Андрей Георгиевич показать Пушкину его родину, и когда лайнер двигался «под небом Африки моей», добыл буквально из плавок портрет Александра Сергеевича и направил взгляд того на берег близкий. А знаменитый барабанщик Владимир Тарасов тем временем бил в бубен туземные гимны. Есть фотография. — Юрий Рост успел щелкнуть «птичкой».

Так вот. На борту поезда «Карелия», мы опять там, затеялся разговор о Бестужеве-Марлинском, Александре Александровиче, декабристе, романисте, человеке затейливой судьбы, что в то время очень занимала автора.

Поводом для раздумий сделалась интрига вокруг гибели Бестужева на Кавказе в июне 1837 года во время высадки десанта на мысе Адлер. Тело его не было найдено после боя. И была ли гибель? — вопрошал автор вслед за устойчивой легендой, которая объявляла, что Александр Александрович ушел в горы и сроднился с местными жителями.

Известные обстоятельства того происшествия подробно были представлены чуткому слушателю в не обычном ученом порядке. Не превращая повествование в околонаучную статью или публицистическую заметку, изложим все ж дело в коротких словах.

Вокруг того исчезновения — Бестужева-Марлинского — возникали разнообразные слухи. Документов — ни что погиб, ни что ушел — не существует. Подозреваем, что они и не явятся в будущих веках.

Чтобы свести концы с концами, пришлось восстанавливать причудливые приключения, всегда сопутствовавшие Бестужеву. Как герой-любовник и успешный литератор сделался героем декабря 1825 года? Не был казнен? Получил только поселение в Якутске, наказание, не совместное с его заслугами на Сенатской площади? А в 1829 году он уже прибыл солдатом на Кавказ. Где крепко подружился с недоверчивыми горцами и сделался для них Искандер-беком, — так на восточных языках звучит имя Александр. Искандером в Персии, кстати, звался и Грибоедов. Искандер — на Востоке всегда христианин. На Кавказе Искандер — всегда русский.

Несмотря на наглядное мужество и отвагу, его истовые попытки выслужить чин, чтоб выйти законно в отставку, заняться сочинительсвом и зажить вольной жизнью, затерявшись на просторах родины, никак не удавались.

Писать Бестужеву, однако, не воспрещалось, как и публиковаться в крупных столичных изданиях, что, безусловно, облегчало его душевное и материальное положение. Он сделался кумиром читателей под именем Марлинского. Многим, несомненно, было известно, кто этот чудесным образом явившийся романист.