Андрей Тропилло - Короткие истории об интересных случаях из жизни Андрея Тропилло рассказанные им самим

Вся семья радовалась моему поступлению на физфак, папа мечтал, как я продолжу его дело и буду ученым, не подозревая того, что сын решил совершить революцию в мире советской звукозаписи. Я продолжал свои технические опыты даже в армии (а служил я в Выборге). Там, в красном уголке части я ухитрился настроить старый телевизор на программы Финляндии и спокойно смотрел концерты иностранных звезд. Правда, звук шел с искажениями, но многие песни я знал наизусть, поэтому был счастлив.

Когда я восстановился в университете после службы, то пошел в велосипедную секцию. И однажды, возвращаясь с тренировки, встретил старого школьного знакомого Бориса Гребенщикова.

— Заходи, послушай, мы здесь репетируем, — пригласил Борис.

Выяснилось, что они репетируют в том же здании юридического факультета, где я тренирую ноги для велика. После ударных занятий спортом я частенько забегал в актовый зал, чтоб послушать первый состав «Аквариума». Сева Гаккель пилил на виолончели, на флейте играл Дюша Романов, на ударных — Джордж Гуницкий, бас-гитаристом был Михаил «Фан» Васильев, а на переднем плане от счастья светился Борис с гитарой наперевес. Пару раз я ходил на их тогдашние выступления, но если честно, не был впечатлен. Мне запомнилась только борода Бориса, покрашенная для концерта в зеленый цвет.

Андрей Тропилло записывает АКВАРИУМ. Фото А. Усов

Песен «Аквариума» я поначалу не понимал, мне нравились совсем другие группы, такие как «Мифы» и «Россияне». Из-за них я стал ходить на самопальные концерты, перезнакомился с музыкантами из Ленинграда и Москвы, стал сам организовывать сейшны. Тогда, в середине семидесятых, я и представить себе не мог, что буду работать с непонятным мне «Аквариумом», что запишу Борису первый профессиональный альбом, а еще выпущу альбомы «Кино», «Алисы», «Зоопарка», «Ноля», которые будет слушать вся страна.

Но постепенно я врубился в «Аквариум» и полюбил в творчество группы. А публика врубаться не хотела: первый концерт, который я устроил Борису в ресторане «Прибой», провалился, на него было продано всего два билета. Надо знать Борю — он не отменил шоу и самозабвенно пел. Петь он хотел при любых обстоятельствах, в любом состоянии и настроении. У Гребенщикова всегда были глобальные цели, и он не отвлекался по мелочам. Боря хотел быть звездой, хотел, и добивался этого.

Бориса и всех других музыкантов я люблю, хотя не питаю никаких иллюзий по поводу своих «деток». Я улыбаюсь, если слышу про рок-братство восьмидесятых, о котором написано в журналах и книгах. Ведь то, что я видел за годы работы, говорит: каждый творческий человек эгоист, какие бы идеалы он не исповедовал. И все же… есть в нас что-то общее, что заставляет и сегодня ощущать ту давнюю, почти невидимую связь.

В моей маленькой студии бурлила жизнь, это была настоящая творческая лаборатория. Для дирекции мы соблюдали строжайшую конспирацию: Гребенщиков, Кинчев, Науменко, Цой и другие называли меня только по имени отчеству, чтобы наши сходки выглядели как рядовое занятие кружка звукозаписи. Конечно, все обо всем знали, но молчали, тоже «делали вид».

Рекшан, Тропилло, Науменко

Это был параллельный совку мир, со своими обычаями и законами. В пульт, для того, чтобы запись была удачной, мы еще с вечера ставили рюмочку со спиртным.

— Добрый дух студии, помоги нам! — заклинали музыканты с серьезными лицами.

Этот ритуал соблюдался неукоснительно накануне всех важных записей. Дверь запиралась на ночь на ключ, но когда мы приходили утром — жидкость в рюмке обычно исчезала. Возможно, это были сторожа, но существовала четкая связь — если дух «принимал» наше подношение, работа шла как по маслу. Но если вдруг нет — аппаратура давала сбои и капризничала, будто неродная.

Поскольку Дом пионеров — детское учреждение, духа мы задабривали, при этом сами там не выпивали. Зато покуривали траву: прямо напротив студии стоял женский туалет для школьниц, но туда никто не ходил, девочек-то на нашем этаже не было. Именно в этот туалет музыканты бегали «курнуть», и возвращались обратно уже в изрядном творческом настроении, с блеском в глазах.

Куратор рок-клуба от ЛМДСТ Наталья Веселова и Андрей Тропилло. Фото Дмитрий Конрадт

Под траву порой возникали такие невероятные идеи! Особенно мастерски «гнал телеги» Сережа Курехин, который тоже часто захаживал ко мне в студию. Впрочем, у него была богатая фантазия и без допинга. На нас Курехин тренировался, создавая различные мифы и рассказывая их как единственную возможную правду с абсолютно непроницаемым лицом. Он однажды выдвинул идею, что Брежнев — давно не Брежнев, на самом деле это кукла, и на мавзолее 7 ноября стоит лишь модель Леонида Ильича. Что-то он там такое заметил на лице у вождя, краски неестественные, я поддержал тему: «Точно, когда Брежнев рукой машет, и повыше ее поднимает, видно, что ладонь к палочке прикреплена». Сережа обрадовался такой гипотезе и сразу подвел под нее глубокую философскую наукообразную чушь. Мы долго стебались над «телегой» про Брежнева, а вождь возьми да помри, и потом оказалось, что Леонид Ильич в последние годы был, действительно, куклой. Он сильно болел, едва ходил самостоятельно и даже забывал слова.

Наверное, Сережа обладал даром предвидения. Это ведь он в середине восьмидесятых ляпнул, что СССР развалится, потому что прогнил, и такого государства не будет. Я, как человек, воспитанный мамой-коммунисткой, возразил: «Да быть такого не может, это уж ты загнул!». Но в девяностые пророчество Курехина сбылось.

Удивительно, но факт: студию закрыли с началом перестройки, хотя, казалось бы, все должно было быть как раз наоборот. Но нет, в 1986 году, после того как Горбачев еще и года не отсидел во власти, меня заставили написать заявление об уходе из Дома пионеров. Как потом уже объяснил директор Константин Ковальчук, в РОНО появилась новая КГБ-шная «метла», пришел тогда куратор к нему и объявил: «Ты, Константин, эту богадельню заканчивай!» Так что для меня демократия и перестройка вылилась в конкретный вылет из студии, где я провел семь лет и записал весь золотой фонд русского рок-н-ролла.