Елена Полякова - Николай Рерих

В Италии, судя по записям, Рерих видит многое, что не часто смотрят художники, оседающие обычно в Риме и Флоренции.

Сохранился перечень маршрута его поездки 1906 года: Милан — Генуя — Павия — Пиза — Сан-Джеминьяно, Сиена, Рим, Ассизи, Перуджия, Флоренция, Болонья, Равенна, Верона, Венеция, Падуя.

В Риме художник «обегал все, что положено: Сикстинскую капеллу, Ватикан, Форум и прочее».

Затем художник едет в крошечную «республику» Сан-Марино — смотреть собор и музей. Каррара, Палермо, Мессина, Бриндизи… Художник ощущает родство итальянских мозаик с Византией, в то же время раздраженно записывая: «Все мясники продают древности…»

Зовет жену: «Неужели ты не увидишь примитивов на месте — как это красиво! И какой это ключ ко многому. Если бы тебе в Сиену приехать.

Постарайся — право, стоит! На зеленой лужайке, среди мраморных панелей — базилики Пизы, около стен и башни — хорошо!

Ехал хорошо. С каменщиками и рабочими — но народ славный, прощаются за руку, называют „camarade“.

Пробовал сделать этюд, но стена слишком сложна, не охватить…

Теперь ни Пювис, ни Денис не удивят. Известно, откуда они взяли.

Вчера съел в Генуе целую пригоршню раковин в масле и салат из крошечных рыб. Вкусно. Продаются черепахи.

Приезжай…»

Письмо жене из городка Сан-Джеминьяно, где каменные башни вздымаются над тесными улочками:

«Ехал вечером на извозчике. Красиво! — сотни светящихся мушек летают, просто сказка. Города не видел, темно, но кажется внушительное что-то…

Мальчишку нанял — носить палку и этюдник. Мальчишка спрашивает: „Сколько бамбинов“ — „en-две: Юрик и Светка“. Geminiano напоминает немного завод какой-то уж очень высокой башней. Теперь их 13, а было 102! Сегодня сделал два этюда… Вечером хорошо. Все сине».

Певец первобытной природы и тишины любит город средневековья, возникший на человеческих путях так же естественно, как вырастает лес. Ни травинки, ни цветка нет на тех замковых площадях, в тех переулках Брюгге и Сан-Джеминьяно, которые пишет Рерих; его город противоположен природе, отделен от нее и в то же время вырос из нее — каменный организм, живущий своей жизнью, соразмерный, замкнутый стенами и переходами.

Бельгия сопряжена с именем, с творчеством Мориса Метерлинка. Писатель подолгу живет во Франции, женат на актрисе Жоржетте Леблан, принадлежит к числу парижских знаменитостей — посетителей премьер Оперы и вернисажей Салона.

Рериховский Метерлинк принадлежит целиком старинной Бельгии, ее аббатствам и замкам. Пьесам о возлюбленных Пелеасе и Мелисанде, Алладине и Паломиде, об одинокой принцессе Малэн. О коронах на дне колодца, о свиданиях в переходах и башнях замков, о бледных девушках и печальных детях, которым суждена ранняя смерть, о рыцарях и кавалерах в черных плащах.

В Москве с 1908 года с огромным успехом идет «Синяя птица» Метерлинка в постановке Станиславского: сказка о детях, ушедших на поиски счастья, об их долгих странствиях в доброй стране Воспоминаний, в голубой стране Будущего, в черном царстве Ночи. Станиславский в этой сказке торжествен, наивен, патетичен, детски весел — спектакль одинаково увлекателен для пятилетних ребят и их дедушек.

Метерлинк в графике Рериха, Метерлинк в его картинах и эскизах для спектаклей суров и торжествен, как месса, как звуки хорала, как мерцающие витражи. Его цвета — черно-белые, сиреневые, аметистовые, его пространство ограничено камнем, из которого сложены все эти бесчисленные башни, замковые площадки, молельни, подземелья, лестницы, по которым скользят бесплотные принцессы и монахини. Камни здесь весомы и тяжелы, они живут, а люди словно превратились в тени, отдав жизнь камням.

Таков Запад державы Рериха — Запад романских и готических соборов, крепостных стен старинных замков, возносящих в небо высокие башни.

И все больше привлекает художника мир противоположный, восточный, без которого так же немыслима для него старая Русь, как без варяжских гостей.

Восток обозначился для художника с детства, с журналов «Вокруг света» и «Природа и люди», с рассказов петербургских профессоров о кочевых племенах, об их своеобразной культуре, сочетающей утонченность и первобытность. Восток обозначился в книгах путешествий, в географических картах огромной Азии, где рядом лежат великие пустыни и великие горы, где песок засыпает покинутые города.

Восток был — труды философов, ученых-индологов, популярные стихи о Будде Сакия-Муни, которые читал на вступительных экзаменах каждый гимназист, мечтающий попасть в школу Художественного театра.

Восток — это петербургский врач Бадмаев, прибывший с Тибета (на самом деле — бурят, уроженец русского Забайкалья), излечивающий хронических больных уколами и настоями целебных трав. Восток — это строки древней «Бхагавдгиты»: «Знай, что то, которым проникнуто все сущее, — неразрушимо. Никто не может привести к разрушению то Единое, незыблемое. Преходящи лишь формы этого Воплощенного, который вечен, неразрушим и необъятен. Поэтому — сражайся». Это книга стихов Рабиндраната Тагора, которую приносит Елена Ивановна на Мойку из магазина на Невском:

«Тот самый поток жизни, что течет день и ночь в моих жилах, течет во вселенной и танцует размеренный танец». «Не пой, не славословь, не перебирай четок! Кому поклоняешься ты в этом уединенном темном углу храма, двери которого закрыты? Открой глаза — и ты узришь, что твоего бога нет перед тобой!

Он там, где пахарь взрывает жесткую землю и каменщик дробит камень. Он с ними под зноем и ливнем, и одежды его пыльны. Сбрось твой священный плащ и, подобно ему, иди к ним!»

Тема связи Руси с Востоком звучала в беседах со Стасовым, так вдохновенно сближавшим русские былины и индийский эпос. В «Князе Игоре» Бородина, в «Шехеразаде» Римского-Корсакова возникали образы, рожденные не в тесной Европе, но на огромных просторах степей и пустынь. Рерих изучает орнамент не только славянский, но и татарский, не только византийско-русскую иконопись, но персидские миниатюры. Его, как Стасова, волнуют проблемы влияния Востока на Русь, и живым проводником этого влияния видит он времена чингисхановы.

Для Пушкина «татарское нашествие — печальное и великое зрелище».

Народная память сохранила только печальное — эпитеты «поганый», «злой» сопровождают завоевателей. Былины, песни о полоне запечатлели образы насильников, унизивших Русь, на столетия отбросившие назад ее культуру. Неопровержимы археологические свидетельства: пожары, истребившие русские поселения, скелеты со следами сабельных ударов, рухнувшие стены киевской Десятинной церкви, под которыми погибли чающие спасения, скелетики двух девочек, которые влезли от испуга в печь, обнялись и сгорели в пламени, охватившем стольный город.