Елена Полякова - Николай Рерих

Богоматерь благословляет текущую у ног ее реку, по которой плывут корабли. Вокруг царицы небесной простерлись города, охраняемые ангелами; молитвенно обращены к владычице мира святые. Выше — шествие пророков, поклоняющихся кресту.

Образ богоматери был всегда утешением одурманенных и опечаленных. Разнообразным царицам небесным — государыне-Одигитрии, умиленной Нечаянной Радости, Троеручице, Утоли Моя Печали — возносили молитвы о детях, просьбы о мире. Поднимали к небу Неопалимую купину, когда пожар охватывал избу и ревели забытые в хлеву коровы. От канонов древней живописи отходили Васнецов и Врубель; к канонам древней живописи возвращался Рерих. Живописи даже не русской, но византийской, где богоматерь — величавая Владычица, сидящая на престоле. Она охраняет Реку жизни и спасает малых людей, как в стихах Федора Сологуба, таких популярных в десятые годы:

Рерих пишет строгую царицу небесную; словно ей сопутствуют не умиленные молитвы, но торжественные, стройные хоры. Такими живописными хорами и изображены в «Талашкине», в «Пархомовке» трубящие ангелы, вереницы пророков, святые угодники, представшие у трона.

Рериховский Спас Нерукотворный, изображенный в мозаике суровых лик, следит огромными глазами за входящими в храм, напоминая о необходимости очиститься, обратить помыслы к возвышенному. Живопись — торжественный хорал, мерцающий золотом и лазурью, живопись — строгий и стройный гимн. Живопись — словно сцена из спектакля Старинного театра, обращенная к современному человеку.

Когда-то святейший синод возмутила церковная живопись Врубеля, страстная и смятенная. Его эскизы росписей Владимирского собора были отвергнуты ради достаточно эклектичной, но всех устраивающей живописи Васнецова.

Торжественные хоры и шествия Рериха больше устраивают духовные власти; он получает почетные заказы на роспись храма в Шлиссельбурге, на эскизы мозаик для досточтимой Почаевской лавры. Рерих увлечен этими работами. Он любит мозаику, ее древнюю угловатость, ее чистые тона, золотой блеск фона. Любит изысканно яркие сочетания красок — алой и лазурной, изумрудной и серой, розовой и золотой, — заимствованные у мастеров, расписывавших церкви в Коровниках и в Толчкове. Любит писать нимбы над головами святых, собирать их одежды в глубокие недвижные складки — как на византийских иконах. Идет вперед время, идет вперед человечество. Вне этого времени торжественные спасы и владычицы Рериха. Мерцающие золотом и лазурью, отошедшие от всех забот и страстей человеческих. Они славят вседержителя, владычицу мира, а люди медленно, трудно ищут свою дорогу на земле, все реже прося благословение у бога, все меньше прибегая к защите богоматери.

Художник Рерих остановил Время в своей живописи. Академик Рерих, неутомимый директор Школы императорского общества поощрения художеств, собиратель древностей и поборник их охраны, организатор, участник бесчисленных комитетов и обществ, живет во вполне реальном времени, в десятых годах двадцатого века.

Время идет ощутимо и беспощадно. В 1906 году умирает Стасов, дружба с которым так наполнила и обогатила юность, — Стасов, который сразу так точно определил направленность молодого художника и так осмеивал и порицал эту направленность в дальнейшем.

Год 1910-й — год великих утрат России. Газеты сообщают о том, что в больнице для душевнобольных скончался старший сверстник, любимейший художник Рериха.

Он писал о многих своих современниках, отдавая им должное. Но ни о ком не писал с таким пониманием и восхищением:

«Врубель красиво говорит о природе; полутон березовой рощи с рефлексами белых стволов; тень кружев и шелка женских уборов; фейерверк бабочек; мерцанье аквариума; характер паутины кружев, про все это нужно послушать Врубеля художникам. Он мог бы подвинуть нашу молодежь, ибо часто мы перестаем выхватывать красивое, отрезать его от ненужного. Врубель мог бы поучить, как надо искать вещь; как можно портить работу свою, чтобы затем поднять ее на высоту еще большую… Не поражающее, а завлекающее есть в работах Врубеля — верный признак их жизнеспособности на долгое время. Подобно очень немногим, шедшим только своею дорогою, в вещах Врубеля есть особый путь, подсказанный только природой. Эта большая дорога полна спусков и всходов. Врубель идет ею. Нам нужны такие художники.

Будем беречь Врубеля».

Теперь некого беречь.

Газеты 1910 года исполнены подробностей внезапной гибели Комиссаржевской — Самарканд, базар, черная оспа свирепствует в труппе, все выздоравливают, умирает одна Вера Федоровна; гроб несут на руках петербургскими проспектами до близкого кладбища, Блок читает стихи.

Газеты 1910 года, захлебываясь, сообщают подробности ухода Льва Толстого из Ясной Поляны, смерти Льва Толстого на станции Астапово. Этот уход осиротил Россию. Как сиротство, как рубеж переживают его и Рерихи: «Точно бы ушло что-то от самой России. Точно бы отграничилась жизнь».

Газеты 1910 года сообщают о смерти Куинджи. Он умирает тяжело, долго, в бреду, в помрачении сознания. Ученики дежурят возле него ночами — однажды Архип Иванович вскочил, выбежал на лестницу, упал. Беспокойный, исхудавший больной вырывается из рук дежурных, всматривается в полутьму: «Сколько вас?» — «Двое». — «А третий кто?»

Рерих самоотверженно дежурит у постели учителя, но не идет за его гробом, занят неотложными археологическими работами в Новгороде. От него — венок на гроб учителя. От него потом — памятник Архипу Ивановичу: бюст доброго Зевса в нише с крупной мозаикой — листьями по золотому фону.

Время ощутимо идет к катастрофе, к концу российской монархии, может быть, к концу мира. Обостряется ощущение пропасти между интеллигенцией и глухо ропщущим, обездоленным народом. Об этом народе пишет Горький, для этого народа работает Горький. Его повести десятых годов — «Детство», «В людях», его цикл рассказов «По Руси» — реальное отображение жизни «во глубине России» и ее характеров. Голос Горького звучит твердо и трезво: «Мне кажется, что большинство пишущих русских людей за последнее время забыло простые вещи: истина всегда там, где черт, — налево; единственно творческая оппозиция есть оппозиция угнетаемых угнетателям, вся история человечества строилась на крови и костях демократии».

Голоса большинства других писателей и художников глухи и смятенны. Для них будущее — катастрофа, конец всего сущего, Страшный суд. Словно каменная туча нависает над Россией и нет праведника, который мог бы отвести ее. Катастрофу пророчат не только присяжные пессимисты — эстетствующий во Христе Мережковский, тихо шелестящий о смерти и тлении Федор Сологуб. Исполнены мрака даже статьи Бенуа: «Завтра должно наступить новое возрождение. Многие это знают. Но где это завтра, когда оно наступит, какова-то будет остальная ночь? Во всяком случае, близко ныне к полночи, и заря сильно передвинулась к Востоку. Царит час безумства и оргий, час наибольшего озверения и самоубийственного отчаяния.