Константин Шилов - Борисов-Мусатов

Но друзья… Нет! Их Виктор Мусатов — любимый товарищ и несгибаемый романтик в искусстве — если он и должен был уйти стремительно, то ушел как-то «иначе». «В ночь на 26 октября 1905 года старого стиля он особенно много работал и хотел закончить картину, — спустя много лет будет рассказывать Букиник. — Был уже третий час ночи. Елена Владимировна стала беспокоиться. „Довольно, Виктор! Завтра закончишь“, — говорила она. „Сейчас, сейчас! Вот еще только один, два штриха, и все будет готово!“ И вдруг он упал, не сказав ни слова, и умер от разрыва сердца»… «25-го октября он решил отдохнуть, ездил кататься на лодке и вернулся домой со свежим газетным листом. Облокотясь на стол и обхватив голову руками, он замер над вестями революции. Неожиданно просвистала коса смерти. Маленький художник упал на пол… Торжественный „Реквием“, пропетый им другу-женщине, стал его собственным „Реквиемом“…» — так напишет Станюкович, и его рассказ, пожалуй, ближе к действительности. Еще точнее передал он этот роковой миг в одной более ранней статье и тоже явно со слов Елены Владимировны, единственной свидетельницы. Мусатов «жадно читал последние газеты, говорившие о свободе, о последних ударах… Его звали, но он прижался к столу и не отрывался от буйного листа газеты… и все бледнел… и вдруг упал без сознания». Свежий газетный лист мог быть принесен и от Добротворских — к ним Виктор Эльпидифорович успел забежать в тот же вечер после прогулки по реке. Друзья тоже знали только «общую канву», но в любом случае их романтические версии полны пристрастием любви, в них своя, внутренняя правда!..

«А МЕЖДУ ТЕМ СТО ЛЕТ ПРОЛЕТЕЛО. ПОВСЮДУ ЖИЗНЬ, ПОВСЮДУ СВОБОДНЫЕ ГРАЖДАНЕ…»

Не будет Российской республики долго — еще целых двенадцать лет. Да и свободы не будет. Будут: небывалая война с названием «Первая мировая» и три русские революции!.. Первая из них выльется через месяц после его ухода тем, чего он так боялся, думая о сестре Лене: вооруженным братоубийством в Москве — свистом пуль, грохотом бомб, обагривших декабрьские снега. Кому тогда было, кроме самых близких, до скорби о свершившемся в тихой Тарусе? («Надо пережить это время — тогда помянем как следует», — напишет Остроухов А. П. Боткиной.)

Мусатов не узнает, что за несколько дней до того, как укроет его навеки тарусская земля, — в еще более глухом уголке родной Саратовской губернии погибнет любимая обитель его образов, колыбель стольких замыслов — погибнет Зубриловка! Пламя загудит под воспетой им кровлей, исчезнут навсегда портретная галерея, коллекция, архивы, будут разбиты мраморные статуи и первый снег осыплет обожженное, закопченное каменное тело с пустыми оконными глазницами. И в этом совпадении двух смертей увидят его друзья какой-то зловещий символ…

После третьей революции, когда власть в стране захватят те, кто сожалел, что «зубриловок» сожжено было слишком мало, уже не Пресня — вся Россия зальется кровью. «Россия, кровью умытая», — скажут о мусатовской родине поры гражданской войны.

Перед ее началом — летом 1918 года будут зверски убиты царские дети, заодно с отрекшимися от престола родителями. Бывший саратовский епископ Гермоген, поехавший за царской семьей в Тобольск (при нем завершилась досадная для Мусатова и молодых друзей-художников история с их фресками), будет утоплен в реке Тобол и станет одним из новомучеников Русской православной церкви. Самая первая покупательница живописи Борисова-Мусатова, сделавшая для молодого художника своего рода «Высочайший почин», Великая княгиня Елизавета Федоровна, после гибели мужа, разорванного бомбой террориста Каляева, ведшая жизнь праведную, посвятившая себя больным и бедным людям — не сразу умрет в мучениях, заживо сброшенная в шахту Алапаевска. Спустя восемьдесят лет и ее причислят к лику святых… Много неведомых миру поименно мучеников — из самых низов народа, из крестьян, купцов, духовенства и дворян — из всех былых сословий России втоптаны будут в пропитанную кровью землю прадедов.

За наступившей разрухой волнами покатится истребление лучших народных умов и талантов. За вакханалией террора придет вторая по счету мировая война.

«КАК В СКАЗКЕ. ЗАСНУЛ. ПРОСНУЛСЯ. ПРОШЛО МГНОВЕНИЕ ОКА…»

Ну а если бы — проснулся и, узнав о том, что произошло с этой землей и людьми на ней, спросил бы: «А где все МОИ?..» — что ему ответить?..

Простите, наш дорогой друг, но как же рассказать вам то, что мы, к несчастью, достоверно знаем…

Елена Владимировна Александрова будет много заниматься художественным наследием мужа. Собственные же ее работы почти все погибнут. Она умрет от голода в 1920 году в Крыму — следом за своей матерью Любовью Федоровной.

Дочь Марианна — «Мариака», росшая сорванцом, в пятнадцать лет зароет мать без гроба в землю где-то в тех местах, где позже зазвенит образцовый пионерлагерь «Артек». Босая, голодная, пойдет из Крыма, занятого белой армией, в Петроград. Ее обогреет Станюкович. Но роман с С. Н. Тройницким, бывшим директором Эрмитажа, другом А. Н. Бенуа, кажется, омрачит их отношения. После убийства Кирова в 1934-м поедет за высланным старинным дворянином Тройницким (даром что прямым потомком декабриста Ивана Якушкина) в Башкирию. Там и спасутся. Вернется в Москву. Станет навещать Тарусу. О ней напишет Валерия Ивановна Цветаева, единокровная сестра Марины Цветаевой: «Была у Борисова-Мусатова дочка маленькая. Слышно, стала она художницей и цветы, прелестно ею написанные, были на выставке…». Станет книжным графиком. Среди оформленных ею книг — знаменитые «Тарусские страницы». Доживет до 1991 года.

Елена Эльпидифоровна, любимая младшая сестра, будет гордиться памятью о брате, помогать всем интересующимся его творчеством. Вслед за столетним хмелевским прадедом Борисом — подтвердит версию о мусатовском природном долголетии, прожив 91 год. После кончины в 1974 году воссоединится с братом Витей на его тарусском косогоре.

Агриппина Немирова, вторая сестра, будет бедствовать всю вторую половину жизни, с неимоверным трудом поднимая детей. Умрет в возрасте 84 лет в 1959 году.

Владимир Константинович Станюкович, доживший до 1939 года, исполнит завет покойного друга — станет искусствоведом, будет заведовать Музеем крепостного искусства в питерском особняке Шереметевых — Фонтанном Доме.

Михаил Букиник уедет в Америку, издаст в 1944 году в Нью-Йорке воспоминания о Борисове-Мусатове. В Россию не вернется. Год смерти, место погребения неизвестны.

Александр Лушников, «Алексеич», некогда богач, а теперь — больной и нищий старик, под 80 лет, читая книжечку Станюковича о Мусатове в 1940-е, послевоенные годы, нацарапает карандашом на обороте обложки: