Барт Эрман - Триумф христианства [Как запрещенная религия перевернула мир] [litres]

Чтобы обратить язычников, христианам нужно было найти с ними какую-то общую почву – и мало того, продемонстрировать превосходство христианства именно в этих важных точках соприкосновения.

Несомненно, множество язычников просто делали то же, что все и всегда, не особенно об этом задумываясь. У других, возможно, были ясные и убедительные причины: они считали, что боги заслуживают признания, поклонения и благодарности за все блага, которые посылают людям. Более того, богов необходимо чтить, чтобы они продолжали посылать блага – как вообще, так и конкретные, например, дождь для посевов, безопасность для дома, здоровье для семьи. У богов верующие просили в первую очередь того, что не могли обеспечить себе сами. В сущности, поклонение богам в очень большой степени сводилось к просьбам – и благодарностям за исполненные моления.

Существует ли бог, у которого власти больше, чем у остальных? Бог, стоящий над всеми остальными? Единому богу— богу Израилеву – поклонялись иудеи. Об этом знают все. Но не столь широко известно то, о чем я уже упоминал в главе 1: некоторые языческие политеисты также верили в единого бога.

Необходим какой-то термин, позволяющий отличать веру в единого истинного бога – монотеизм в строгом смысле слова – от поклонения только одному богу при том, что все остальные все же признаются существующими. Этот термин я уже использовал и буду использовать и дальше: «генотеизм» [99]. На мой взгляд, именно растущая популярность генотеизма в империи вымостила путь христианству, заявляющему, что на свете существует только один бог, и лишь ему следует поклоняться.

Традиционные иудеи давно уже настаивали на том, чтобы поклоняться лишь одному богу – богу своих предков. Для многих языческие боги уже не были богами вовсе. Ученые часто отмечают, что именно популярность иудаизма в империи сделала возможной проповедь христианства: язычников привлекало иудейское представление о боге, сильное иудейское чувство общины, подкрепляемое еженедельными собраниями и совместной молитвой, и строгая этика иудейской традиции.

Несомненно, в этом есть доля истины – однако с серьезной оговоркой. Мысль, что иудаизм казался «привлекательным» широким слоям населения – возможно, большое преувеличение. Верно, некоторых аутсайдеров иудеи привлекали в свои ряды. Но то же было верно для большинства культов, особенно для всяческих мистериальных религий. Однако в целом, в отличие от большинства мистериальных религий, иудаизм в империи находился под сильным подозрением. Религиозные взгляды иудеев часто считались суеверными и очень странными, даже отталкивающими. Иудеи практиковали обрезание («Что-что вы делаете с мальчиками?!»), воздерживались от прекрасной во всех отношениях пищи, целую неделю в году не работали; а кроме того, держались особняком и не участвовали во многих общественных мероприятиях – например в государственных праздниках.

Впрочем, быть может, именно эти «странности» иудеев сделали христианство в глазах населения более приемлемым, чем иудаизм. Большая часть христиан из числа язычников не обрезались, не соблюдали кашрут и субботу. Они подчеркивали в своей религии другое: поклонение единому богу, строгие моральные правила и тесную связь с общиной. Выходит, из иудаизма они взяли лучшее, а от странного и отталкивающего отказались?

Чтобы ответить на вопрос об успехе христианства, для начала сделаем над собой мысленное усилие: постараемся не думать, что монотеистические верования чем-то «выше» политеистических и что отход от язычества – сам по себе прогресс. Это не прогресс. Но и не регресс. Я не делаю никаких оценочных суждений, не выясняю, какая религиозная система выше других или ближе к некоей абсолютной истине. Я просто спрашиваю, могла ли какая-то новая религия показаться привлекательной приверженцам традиционных путей.

Ученые давно уже говорят о генотеистических тенденциях некоторых античных философов, приходивших к мысли, что над всем многообразием мира, известным нам из познания и опыта, должна стоять некая единая конечная реальность, придающая смысл всему. Этот принцип единства можно было понимать как верховное божество; и, говоря о нем, философы подчеркивали именно «единость», лежащую в начале и в основе всех вещей.

Мысль о едином божестве можно было найти и за пределами круга профессиональных философов – в кругу людей не философствующих, но весьма религиозных. Так, в надписи, найденной в городе Эноанда на юго-западе Малой Азии (современная Турция), некий бог называет себя лишь «ангелом» или проявлением единого конечного бога. На вопрос, кто этот единый бог или что он собой представляет, он отвечает так:

Самим собой рожденный, никем не наученный, не имеющий матери, непоколебимый, имеющий много имен и не заключенный ни в одном имени, обитающий в пламени – вот Бог. Мы, ангелы его – лишь малая часть Бога. Тебе, спрашивающему о том, кто есть Бог и какова его природа, он говорит: Эфир есть Бог, видящий все; взирай на него и молись ему на рассвете, лицом к восходящему солнцу [100].

«Эфир», окружающий все и вся, и есть Бог. Однако этот Бог – не просто материальная субстанция: он «видит все» и заслуживает преклонения от всей вселенной. Прочие боги – лишь его «ангелы», образующие часть этого великого божества. И это – не иудейский или христианский текст, а языческий.

Мы уже видели, что к такому представлению о божестве язычники могли приходить несколькими путями. На один из них имеется намек в этой надписи, где говорится, что Бог «имеет много имен». Иногда считалось, что имена различных божеств – это лишь разные обозначения одного конечного божества, объединяющего в себе и функции всех богов, и связанные с ними имена. Некоторые язычники перечисляли все атрибуты своего излюбленного бога: могущественный, всезнающий, великий исцелитель, и так далее. Таким образом, одному божеству приписывалось столько достоинств, что на долю других ничего не оставалось – и выходило, что это величайший из богов.

Другие же язычники просто полагали, что среди богов должен быть главный. Ко времени распространения христианства и другие культы начали декларировать приверженность «величайшему» богу – будь то Sol Invictus , которого почитали императоры Аврелиан, Констанций и затем Константин, или бог, прямо называемый Теос Гипсистос («Величайший Бог»). Один ученый предложил интересную гипотезу о возникновении культа последнего, отметив, что римская религия, как и культура, была пропитана духом конкуренции. Члены аристократии постоянно соперничали друг с другом за должности, статус и положение. Города соперничали за главенствующее положение в своих областях. Среди прочего, каждый город стремился проводить у себя самые роскошные и увлекательные религиозные праздники, привлекающие множество народа из других мест; чем больше толпа на празднике, чем громче хвалы и крики восхищения, тем для города больше чести. Культовые центры – например оракулы, места, куда люди приходили задать божеству вопрос и получали ответ от специально назначенных для этого жрецов и жриц, часто в поэтической форме, – также соперничали друг с другом за внимание и признание в империи. Борьба за статус, признание и положение двигала вперед и культуру, и религию.