Соломон Волков - Москва / Modern Moscow. История культуры в рассказах и диалогах

Теперь надо было жить – и выживать! – под большевиками. И делать это в столице, в Москве. Как писал Булгаков: “…предо мною лег лотерейный билет с надписью «смерть». Увидев его, я словно проснулся. Я развил энергию неслыханную, чудовищную”.

Булгаков устроился в московскую ежедневную газету со странным, но запоминающимся названием “Гудок” – орган профсоюза железнодорожников (она издается до сих пор, о чем не многие знают). Газета была популярна среди московской публики благодаря своей четвертой странице, где печатались злободневные фельетоны.

Строчили эти фельетоны лучшие сатирические перья страны: приехавшие в Москву с юга (как и Булгаков) Илья Ильф, Евгений Петров и его брат Валентин Катаев, Юрий Олеша – все в будущем знаменитые писатели. Эта сплоченная группа воспринимала Булгакова как чужака. Катаев в своих своеобразных мемуарах вспоминал о нем как о худощавом синеглазом блондине “с независимо-ироническим, а временами даже надменным выражением” лица. Он держался особняком.

Оно и понятно. Его коллеги – люди талантливые, честолюбивые, циничные – к тому времени уже твердо стояли, как тогда было принято говорить, “на платформе советской власти”. Только Булгаков, живя в Москве и работая в советской газете, отказывался занять такую же выгодную позицию, хотя это весьма облегчило бы его полуголодное существование.

Саркастичный Ильф иронизировал: “Ну что вы всем скопом напали на Мишу?.. Что вы хотите от него? Только-только, скрепя сердце, примирился с освобождением крестьян от крепостной зависимости, а вы хотите, чтобы он сразу стал бойцом социалистической революции! Подождать надо!” [58] Знамя. 1958. № 8. С. 173.

Однако безоговорочного перехода Булгакова на ее сторону советская власть так никогда и не дождалась. Такая нетипичная бескомпромиссность легко могла привести писателя к полному исчезновению – как литературному, так и физическому: времена были суровые.

Но случилось чудо: Булгаковым заинтересовался Московский Художественный театр. Основанный в 1898 году МХТ всегда занимал уникальное место в театральной жизни России, и ситуация не изменилась и после революции, когда ему было присвоено звание академического (МХАТ). Это была институция, которая, постоянно вызывая полемику и яростные нападки, тем не менее умудрялась не только выжить, но и сохранить свой завидный статус.

В начале 1920-х годов театральные критики “слева” объявляли МХАТ отжившим и контрреволюционным и требовали его закрыть. К счастью, МХАТ пользовался уважением у большевистских вождей – сначала Ленина, потом Сталина, – и ему удалось отбить эти атаки. Но в театре понимали, что труппе нужен новый современный репертуар: актуальные пьесы, причем обязательно высокого художественного уровня. Во МХАТ каждый месяц поступало пятнадцать – двадцать новых пьес, но они этим требованиям, увы, не соответствовали.

Надо было срочно искать потенциальных авторов! Весной 1925 года кто-то принес во МХАТ свежий номер московского журнала “Россия”, где было напечатано начало романа Булгакова “Белая гвардия”. Это была увлекательная проза о событиях Гражданской войны в Киеве зимой 1918–1919 годов, которые Булгаков не просто наблюдал как очевидец, но был их участником.

Энергичному режиссеру МХАТа Илье Судакову показалось, что из “Белой гвардии” можно выкроить отличную и притом злободневную пьесу. Еще бы: окончательная победа в Гражданской войне была одержана красными всего несколько лет назад, осенью 1922 года. Это все еще была кровоточащая тема! Но о ней большинство советских авторов писало “в лоб”: примитивно, плоско, в агитационном стиле. А у Булгакова это получилось ярко, свежо и со столь необходимой МХАТу психологической глубиной.

Булгаков с радостью принял предложение театра сделать из своего романа пьесу – он уже и сам подумывал об этом. Появившись во МХАТе, он всех очаровал своим, как вспоминали, “дьявольским умом” и “ослепительным юмором”. Роли в его пьесе (ее в итоге назвали “Дни Турбиных” – по имени центральных персонажей, белых офицеров братьев Турбиных) получились выпуклыми, сочными, “чеховскими”.

Молодое поколение артистов МХАТа рвалось к участию в “Днях Турбиных”: им было по двадцать пять – двадцать семь лет, и они хотели показать, на что способны, и доказать, что могут сравняться со “стариками”, прославившимися в пьесах Чехова. Для этой молодежи Булгаков был “советским Чеховым”.

Но и Чехов в тот момент казался прокоммунистически настроенным деятелям “театрального фронта” устарелым и даже вредным, а уж о Булгакове и говорить нечего. Как только во МХАТе начались репетиции “Турбиных”, начались и ожесточенные нападки на пьесу.

Булгаков впоследствии напишет, что слава писателя “выражается преимущественно в безудержной ругани на всех перекрестках”. Сейчас, когда практически единодушные нападки на Булгакова той поры стали частью “булгаковского мифа”, забывают, что эти поношения были зачастую мотивированы не столько идеологическими расхождениями, сколько личными конфликтами или даже элементарной завистью. (Об Олеше, авторе популярной повести “Зависть”, острили, что раньше зависть его кормила, а теперь гложет.)

Два примера навскидку. Анатолий Луначарский, первый советский нарком просвещения, человек образованный и вообще-то доброжелательный, в своем отзыве о “Турбиных” высказался так: “Я считаю Булгакова очень талантливым человеком, но эта его пьеса исключительно бездарна. <���…> Я с уверенностью говорю, что ни один средний театр не принял бы этой пьесы именно ввиду ее тусклости, происходящей, вероятно, от полной драматической немощи или крайней неопытности автора” [59] Смелянский А.М. Михаил Булгаков в Художественном театре. М., 1986. С. 64. .

Эта резкая и несправедливая оценка творения Булгакова комментируется ныне по-разному: кто-то объясняет ее политической установкой наркома, кто-то укоряет Луначарского за отсутствие литературного чутья.

Почему-то забывают о главном, по моему мнению, факторе: Луначарский сам баловался драматургией. Некоторые его опусы шли в престижных театрах – например, в Малом: еще бы, пьеса фактического министра культуры… Но не во МХАТе! А какой отечественный драматург не мечтал увидеть свое детище на освященной именем Чехова мхатовской сцене!..

Другой пример – негативное отношение к Булгакову Виктора Шкловского, создателя так называемого формального метода в русской лингвистике. Ранняя биография Шкловского фантастична не менее булгаковской. Их траектории пересеклись впервые в переходившем из рук в руки Киеве 1918 года. Там Шкловский и Булгаков оказались по разные стороны баррикад.