Соломон Волков - Москва / Modern Moscow. История культуры в рассказах и диалогах

В откликах на лопуховский спектакль я читал, что зрители смеялись. И, честно говоря, не верил этому: ну как можно смеяться на классическом балете? И уж совсем не ожидал, что на “Светлом ручье” будет смеяться искушенная американская публика ХХI века. А она, наблюдая за уморительными qui pro quo постановки Ратманского, буквально покатывалась со смеху, как будто смотрела первоклассную современную кинокомедию!

Это был “смех сопереживания”, одно из тех маленьких чудес, которые порой рождает подлинный культурный обмен. Недаром среди лауреатов престижной премии “Либерти”, которой отмечались наиболее значительные достижения в области русско-американского культурного взаимодействия, можно найти имена и Ратманского, и Пригова…

Мы говорили выше о двух различных формах святости на Руси и о том, что Веничка Ерофеев выбрал для себя святость юродивого, “безумного”, то есть осуществлял, как сейчас это принято описывать, романтическую жизнетворческую программу. Пригов, наоборот, всячески подчеркивал свою антиромантическую позицию. Он утверждал: “Интеллигенция живет идеями власти, транслируя народу претензии власти, а власти – претензии народа. Короче говоря, она борется за умы. Я за умы не борюсь. Я борюсь, условно говоря, за выставочные площадки, за влияние среди кураторов и за место на рынке” [156] Пригов Д.А, Шаповал С.И. Портретная галерея Д.А.П. М., 2003. С. 92. .

По своей (быть может, полемической) откровенности это позиция, скорее, западная, для русской культуры непривычная. Пригов сам себя именовал, как известно, не поэтом, не художником, а “деятелем культуры”. Этим он заранее отметал потенциально каверзный вопрос о качестве своей обширнейшей (а потому неизбежно уязвимой) творческой продукции. Пригову могли сказать, что стихи у него не очень, на что он возражал: “Да нет, я ведь художник”. Или же говорили, что его рисунки плохи, а Пригов парировал: “Ну я же поэт”. Такая стратегия давала ему ощущение неуязвимости, очень важное для изначально застенчивого и неуверенного в себе индивида, каковым являлся Пригов.

Указанный Приговым путь, ориентированный на актуальные западные образцы, может оказаться очень полезным для молодых московских “деятелей культуры”. Не надо только забывать, что сам Д.А.П. вовсе не проповедовал слоган “всё на продажу”. Просто он считал себя профессионалом и полагал, что, становясь им, ты, как он подчеркивал, “принимаешь на себя некий тип служения”.

Рассуждения на высокие темы (которые всегда бывали удивительно ясными, логичными, точными, лишенными запутанной терминологической словесной шелухи) Пригов любил помещать в квазиироническое обрамление. От этого они иногда становились прозрачными, почти невесомыми, похожими на буддийские философемы.

В одном из таких разговоров, в котором и мне довелось принять участие (дело было в нью-йоркской квартире Брускина), Пригов упомянул, что, моя посуду, он впадает в особое, “почти монашеское” медитативное состояние. Я, вспомнив мое любимое приговское стихотворение-размышление на эту тему, попросил “нарисовать” мне его – на память. Пригов согласился без всякого ломанья, совместив в этом акте ипостаси поэта и художника.

До сих пор, моя на кухне посуду, я гляжу на эту приговскую “медитацию”. Вот она:

Банальное рассуждение на тему свободы

Во вступлении к этой книге я писал о том, что неожиданная, поразившая московский интеллектуальный круг смерть Д.А.П. в 2007 году ознаменовала начало “музеефикации” отечественного постмодернизма и концептуализма. Кто-то воспринял это как должное, кто-то – с возмущением, а кто-то просто ностальгически вздохнул. Ведь когда работы еще недавно контроверзного художника вдруг перемещаются в престижнейшие, высокочтимые музейные залы, это знаменует не только признание его заслуг и места в истории культуры. Это также означает, что его страница в этой истории перевернута.

Что же ждет нас на новой странице? Актуальная история культуры Новой Москвы пишется на наших глазах усилиями тысяч ее участников. Она творится на бесчисленных сценических подмостках и площадках – от прославленного Большого театра до пока никому еще не известных экспериментальных театриков, студий и клубов, в музеях и галереях, в парках и кафе, на площадях и в частных квартирах, под куполом московского цирка и за письменным столом, на котором теперь воцарился компьютер. А то и в метро, которое именно в Москве оказалось особенно гостеприимным для всякого рода культурных акций и анонсов.

Современная Москва, как с изумлением отмечают даже ее скептически настроенные иностранные гости, стала мировым культурным центром с повышенной вулканической активностью, ошеломляющей иного заезжего ньюйоркца или лондонца. Всякий раз, когда я приезжаю в Москву, она выглядит по-новому. Это сравнительно недавно, после длительного застойного периода вновь приобретенное лихорадочное стремление к обновлению роднит ее с Нью-Йoрком, где я живу уже сорок лет. В моем бродвейском квартале дома сносятся и воздвигаются каждые несколько лет, и я уже отчаялся в своих тщетных попытках найти в этом какую-то логику – эстетическую или практическую.

Важно, чтобы Москва не дала потоку “современности” увлечь себя до потери городской особости, уникальности, национальной идентичности, присущей крупнейшим мировым мегаполисам. И в этом ей, как это ни парадоксально, поможет именно творящаяся на наших глазах культура Новой Москвы.

Дмитрий Бак

Директор Государственного музея истории российской литературы имени В.И. Даля, профессор РГГУ и Школы-студии МХАТ, литературный критик, поэт. Родился на Камчатке, двадцать два года прожил на Украине, семь – в Сибири (Кемерово). В Москве с 1991 года. Любит парки – Филевский, Измайловский, Тропаревский, Битцевский, Лосиный остров – и обожает бродить по холмистым местам вокруг слияния Яузы и Москвы-реки: Покровский бульвар, бывшая Хитровка, Заяузье, Швивая горка, Хохловка… Мечтает о музее под открытым небом, который вот уже два столетия неявно существует в районе, центр коего – дом княгини Гагариной – Арбат, 37. На Арбате жили Пушкин и Лермонтов, Гоголь и Герцен, Лев Толстой и Тургенев, Аксаковы и Цветаева. Для рождения такого музея нужно только открыть в доме Гагариной Национальный выставочный центр “Десять веков русской словесности” и соединить экскурсионными маршрутами мемориальные дома русских классиков.