Мишель Гельфанд - Почему им можно, а нам нельзя? Откуда берутся социальные нормы

Вот, например, Джон Уокер Линд – в 2001 году этот двадцатилетний американец был захвачен в плен афганским Северным альянсом, а затем осужден за участие в вооруженных формированиях талибов. Многим американцам было трудно понять, каким образом их соотечественник оказался пособником талибов, но ранние признаки этого были налицо. В подростковом возрасте Линд все более и более критически отзывался о раскованной американской культуре. Он открыто осуждал американцев за то, что они не уделяют достаточно внимания своим детям и общественным делам. Его тянуло к идеологиям, предлагающим моральные устои и чувство защищенности. «В Штатах мне одиноко. А здесь я чувствую себя комфортно и свободно», – говорил он своему наставнику в религиозной школе в Пакистане.

Как писал в своей статье для Newsweek журналист Ивен Томас, «большинство бунтующих тинейджеров говорят, что хотят больше свободы. Джон Уокер Линд бунтовал против свободы. Он не требовал для себя максимальной свободы самовыражения. Совсем наоборот. Он хотел, чтобы ему приказывали, как одеваться, питаться, думать и молиться. Ему была нужна система абсолютных ценностей, и он был готов идти на все, чтобы обрести ее». Словом, ему была роднее некая жесткая культура, а не свободная культура родины.

Лидеры таких экстремистских групп, как «Талибан» и ИГ, известны своим умением привлекать в свои ряды неприкаянные души вроде Линда. И очень часто они заявляют о том, что их общий враг – свобода нравов. Создатель «Аль-Каиды» Усама бен Ладен открыто заявлял, что считает свободный Запад омерзительным. В ноябре 2017 года ЦРУ рассекретило более 450 тысяч документов, захваченных во время налета на убежище бен-Ладена в 2011 году, в том числе его личные дневники. В четырнадцатилетнем возрасте он писал о своем посещении Великобритании: «Мне не очень понравилось, и я заметил, что их общество отличается от нашего и что они морально распущены». Египетский литератор Сейид Кутб, впоследствии ставший одним из лидеров египетских «Братьев-мусульман», высказывался похожим образом в очерке 1951 года «Америка, которую я видел». Он утверждал, что Соединенные Штаты чрезмерно материалистичны, легкомысленны и одержимы насилием и сексуальными наслаждениями. Он считал, что американцы лишены каких-либо моральных устоев. «Вопросы этики и морали – некая иллюзия в представлении американцев», – писал он.

Некоторые члены террористических организаций не останавливаются перед нападениями на своих соотечественников, чтобы уничтожить то, что им кажется проявлениями слишком распущенной и «аморальной» культуры. Изучая тему терроризма, я получила возможность лично убедиться в этом в Индонезии. В августе 2017 года я отправилась в Джакарту, чтобы проинтервьюировать Али Имрона – одного из организаторов терактов 2002 года на индонезийском острове Бали с более чем двумястами погибших и многими сотнями раненых. На встречу со мной и моими сотрудниками его доставили из тюрьмы в полицейский участок, где мы в течение нескольких часов разговаривали через переводчика.

Как сказал нам Имрон, джихадисты одобряют удары не только по Западу, но и по собственным властям.

«Почему считаются приемлемыми насильственные действия против соотечественников-индонезийцев?» – спросила я.

Он посмотрел мне прямо в глаза. «Джихадисты считают, что любые представители власти – шайтаны, поскольку не следуют мусульманским законам. А раз они неверные, их убийство вполне оправданно». С этой точки зрения бары, ночные клубы и бордели – враждебный исламу разврат, ответственность за который несут власти.

После многих лет перевоспитания в тюрьме Али, по его словам, все еще стремится к исламской государственности, но отвергает насилие в качестве средства достижения этой цели. Теперь он считает возможным исламское государство, терпимое к этнокультурному и религиозному многообразию, и старается убедить в этом других. Вместе с Насиром Абасом – инструктором, обучавшим его в Афганистане, – Али занимается дерадикализацией джихадистов, находящихся в индонезийских тюрьмах. Методами диалога и дискуссии они внушают заключенным из числа террористов мысль о том, что насилие противоречит исламу и что индонезийские власти не являются противниками мусульман.

Терроризм – сложное многофакторное явление. Один из таких факторов – дилемма «жесткость – свобода». Она затрагивает условия, в которых образуются террористические группировки, а также причины их привлекательности. Это знание может быть полезным для предотвращения подобных случаев и выработки мер противодействия.

Дилемма «жесткость – свобода» лежит в основе многих других мировых геополитических событий. На первый взгляд может показаться, что это не относится к взлету популистских политиков в 2016 году: Марин Ле Пен во Франции, Маттео Сальвини в Италии, Геерта Вилдерса в Нидерландах и Виктора Орбана в Венгрии. Но на самом деле это следствие все того же культурного рубежа: истосковавшиеся по жесткости националисты сопротивляются поборникам свободы – глобалистам.

Успехи крайне правых европейских партий, как и Брексит и победа Трампа на выборах 2016 года, стали возможны во многом благодаря людям, испытывающим нарастающую тревогу по поводу экономического спада и подрыва общественных устоев в быстро изменяющемся мире. Лидеры-популисты всего мира с готовностью эксплуатируют желание этих людей вернуться к жесткому общественному устройству. Часть французов боится нарастания иммиграции и винит прибывающих в страну в росте терроризма и засорении истинно французской культуры. Выступающая с позиций французского национализма Ле Пен апеллирует именно к их озабоченности. Наши опросы французских избирателей в преддверии выборов 2017 года продемонстрировали примерно то же, что и наши американские опросы относительно популярности Трампа: люди, в наибольшей степени чувствующие себя в опасности, хотели большей жесткости и, соответственно, собирались голосовать за Ле Пен. Хотя в итоге Ле Пен проиграла выборы, рост ее популярности – пример того, как рубеж между жесткостью и свободой обозначает себя в мировой политике.

Разумеется, это далеко не единственный пример. Схожие проблемы волновали сторонников партии «Закон и справедливость» в Польше: они видели в глобализации угрозу и хотели утвердить более строгое понятие национальной идеи. Сторонники австрийской Партии свободы и немецкой «Альтернативы для Германии» также видели в растущей численности иммигрантов угрозу экономике, безопасности и культурной идентичности. Как показывают исследования политологов Рональда Инглхарта и Пиппы Норрис, резкий взлет популизма во всех этих странах был в большой степени негативной реакцией на мультикультурализм и глобализацию. «Во всех этих случаях граждане восставали против культурного расслоения», – сказал мне Инглхарт. Люди благосклонно воспринимали дискурс новых лидеров, потакающих их обеспокоенности и предлагающих верное средство – возврат к жесткому социальному устройству, где каждый гражданин знает свое место.