Владимир Шадруский - Марк Алданов - комментатор русской классики

Даже в рецензии на эмигрантский сборник, содержащий исследования и публикации новых материалов, Алданов отметит находки, «так как русским исследователям удалось найти много ценного вдали от музеев и архивов (неизвестный автограф Пушкина, сборник английских брошюр, принадлежащий Тургеневу)», а особенно опубликованный во втором номере «Временника» текста «письма Чаадаева к кн. И.С. Гагарину» [13] М.А. [Рец. на кн.: Временник Общества друзей русской книги / Ред. Г.Д. Лозинский, Я.Б. Полонский. Париж, 1932. Кн. 3] // Современные записки. 1932. Кн. 50. С. 466-467. . Впрочем, тема «Алданов и Чаадаев» нуждается в отдельном рассмотрении.

Если же путь Чацкого, обладателя «мильона терзаний», воплотившего черты Чаадаева, - это путь к декабризму, то таким же мог быть исход его автора. А еще одно обстоятельство жизни Грибоедова, которое обыгрывается в этой повести, - принадлежность масонству. Опять-таки обратим внимание, что темы масонства и декабристов, по известным причинам, у Алданова всегда находились на особом счету.

Еще одна реплика - оценка Грибоедова. Слова, произнесенные Алдановым в очерке о М.А. Осоргине (1952) [14] Алданов М.А. Предисловие к книге М.А. Осоргина «Письма о незначительном» // Алданов М.А. Соч.: В 6 кн. М.: Новости, 1996. Кн. 6. С. 537. , которые почти полностью будут повторены в книге философских диалогов «Ульмская ночь» (1953; часть пятая, «Диалог о русских идеях»). Алданов указывает на целый ряд российских художественных деятелей, которые «и в политике, и в своем понимании мира были умеренные люди, без малейших признаков максимализма». Среди них, «консерваторов, либо либералов, без малейших признаков бескрайности», между Тютчевым и Гоголем, назван Грибоедов [15] Алданов М.А. Ульмская ночь // Алданов М.А. Соч.: В 6 кн. М., 1996. Кн. 6. С. 348. .

В очерке «Ольга Жеребцова» (1926) Алданов пишет об относительности оценок, выносимых персонажам истории. В литературных текстах эта относительность поразительна: «Очень вдобавок расходятся разные оценки людей того времени. Пример поистине поразительный: Марья Дмитриевна Ахросимова “Войны и мира” и Хлестова “Горя от ума” писаны якобы “портретно” с одной и той же дамы. Толстой хотел найти красоту и поэзию, - нашел. Грибоедов хотел найти пошлость и безобразие, - тоже нашел» [16] Алданов М.А. Ольга Жеребцова // Алданов М.А. Соч.: В 6 кн. М., 1994. Кн. 1. С. 211. . Таким образом, создатель «Горя от ума» оказался включенным в цепь алдановских рассуждений о превратностях судеб в восприятии потомков.

Другие тексты Алданова утроены так, что в них либо упоминаются имена персонажей пьесы «Горе от ума», которые приводятся в целях аргументации мыслей, либо алдановские герои вмещают в себя какие-то идеи, оказываются в ситуациях, близким действующим лицам грибоедовской пьесы.

Следующее произведение, в котором замечен грибоедовский след, - это первая часть трилогии «Ключ» - «Бегство» - «Пещера». В романе «Ключ» (1928-1929) есть аллюзия на знаменитую пьесу Грибоедова. Следователь Николай Петрович Яценко, пытаясь вспомнить отчество своего знакомого Фомина, ошибается в отчестве:

- Картины покупаете, Платон Иванович?

- Платон Михайлович...

- Простите, Платон Михайлович. Это ведь в «Горе от ума» Платон Михайлович?.. [17] Алданов М.А. Ключ // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1991. Т. 3. С. 49. .

Очевидно, что такая литературная ассоциация у следователя могла появиться при том условии, что он либо хорошо усвоил русскую классику еще в гимназические годы, либо обращался к ней в зрелом возрасте, любя и запоминая даже подробности изображенных сцен. Такой ситуативной деталью Алданов создает образ положительного героя, образ просвещенного сыщика.

Отсылки к Грибоедову осуществляются и во второй части этой же трилогии Алданова, в романе «Бегство» (1930-1931). Среди многочисленных диалогов двух «лишних» людей, людей, выброшенных историей из России, Брауна и Федосьева, есть эпизод, в котором персонажи предвидят процессы развития русского общества. Мрачный Федосьев, в прошлом глава политического сыска, спрашивает не менее мрачного ученого - в прошлом нелегального революционера Брауна: «У нас в России были Гамлеты, Чайльд-Гарольды, дон-Кихотами хоть пруд пруди. Только Фаустов не было. Итак, ваш скорбный листок?..» Браун по привычке парирует: «Нет болезни, нет и скорбного листка». Федосьев не унимается: «Болезнь есть: чрезмерная независимость». Браун отвечает: «Золотая середина между Юлием Цезарем и Молчалиным» [18] Алданов М.А. Бегство // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1991. Т. 3. С. 394. . В таком контексте действующее лицо грибоедовской пьесы наделяется чертами символа, противостоящего символу властолюбия, тщеславия и агрессии. Вероятно, образ Молчалина наделяется весьма высоким значением - становясь по контрасту символом покорности и терпения. А золотая середина - это направление жизни русского человека между двумя крайностями. Но подобная антитеза, сопоставление крайностей, вряд ли избежала иронии автора. Образ Молчалина превращается в настоящий мотив алдановского романа. Так, несколькими страницами ниже цитируются известные слова Грибоедова, а именно: ироничная реплика Чацкого:

Желчный Чацкий, умаляя интеллект Молчалина, оставляет своему сопернику только естественную ущербную способность «ума» - «иметь детей». Алдановым эта реплика применяется в сцене своего романа: Витя Яценко, вдохновленный первым удачным обладанием женщины, игриво и весело произносит слова Александра Андреевича: «Елена Федоровна, вернувшись в спальню, прервала его глубокие размышления.

- Ты был очень мил, - сказала она, гладя его по голове. - Ты далеко пойдешь.

- Правда?

В ее устах эти слова были для него то же, что для молодого офицера похвала знаменитого полководца. Витя не был самодоволен, но он чувствовал, что, независимо от его воли, самодовольная улыбка все глупее расплывается на его лице.

- Иметь детей кому ума недоставало, - сказал он, и ему стало еще веселее: ответ показался Вите очень удачным. “Вот и находчивости теперь прибавилось...” Елена Федоровна тоже засмеялась, догадавшись, что это цитата» [20] Алданов М.А. Бегство // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1991. Т. 3. С. 399. . Юный Витя не замечает, что такая находчивость сродни пошлости, но фраза из пьесы Грибоедова его выручает, становясь поводом для милой шутки.

В романе «Пещера» (1932-1934), третьей части трилогии, Алданов не использовал цитат из грибоедовских текстов. Однако в одном из главных персонажей угадываются черты, сближающие его с Чацким. Так, химик Браун в молодые годы много работал за границей, где будто бы познал истинную цену духовной и материальной жизни Европы, превратившись в революционера. Отметим, что и персонаж Грибоедова мог познать немало, если б находился «три года» за пределами России: о возможности пребывания Чацкого за границей указывает комментатор грибоедовского издания [21] Гришунин А.Л. [Комментарии] // Грибоедов А.С. Полн. собр. соч.: В 3 т. СПб., 1995. Т. 1. С. 301. . Браун и Чацкий близки психологически, по своему темпераменту: Чацкий вспыльчивый, Браун - человек неспокойный. Чацкий остроумный, Браун эрудированный, сыплет афоризмами. Чацкий - человек активной жизненной позиции, но оказывается лишним не только в доме Фамусова, но и в современном обществе. Браун, неравнодушный к судьбе России, осознает, как несвоевременной оказывается его жизнь: «На моих глазах человечество шло не вперед, а назад. Может быть, это случайность, но это так. Да, назад и всё назад! Значит, неудачно родился... Неудачно родился» [22] Алданов М.А. Пещера // Алданов М.А. Собр. соч.: В 6 т. М., 1991. Т. 4. С. 245. . Именно с Брауном связано алдановское исследование открытий и тупиков человеческого разума, но по сути - бесприютности благородного ума. Именно Браун пишет философскую повесть о разуме и чувствах, об уме и сердце, взвешивая разные части опытом своей жизни. Алданов, переживший несколько войн и революций, наблюдает за тем, как в просвещенной Европе набирает обороты фашизм. Частично эти наблюдения переданы в художественно- философском произведении персонажа, задумавшего подытожить свою жизнь. Во вставной повести «Ключ» представлен образ воплощенного разума, совершенного одиночества. Браун, наверное, не лишен «мильона терзаний»; по той умственной работе и поступкам, оказывающимися «внесценическими», по тому количеству кофе и коньяка, выпитому им из желания быть постоянно бодрым, взвинченным, ясно, что это человек и много думающий, и много переживающий. Но читателю он виден только как воплощение дерзкой гордости и вспыльчивого самолюбования. Это образ философа Декарта, который, тем не менее в отличие от Чацкого, «привык скрывать все свои чувства и видел в этом необходимейшую добродетель» [23] Там же. С. 379. . Престарелый Декарт обладает чувством меры, ощущает уместность и, так сказать, коммуникативную целесообразность проявления ума. Он говорит, что никто из живших до него людей не верил крепче в мощь и права разума. Но Декарт никогда не станет фанатиком разума, «этого он не стоит» [24] Там же. С. 384. . В тексте Брауна приводится характеристика средневекового Чацкого, Галилея, рискнувшего открыть истину недостаточно просвещенной Европе: «... то, что он сказал, сказал он либо слишком рано, либо слишком шумно. Осудившие его люди невежды перед ним в науке о звездах. Но он перед ними невежда - в науке о людях» [25] Там же. .