Вадим Парсамов - Декабристы и Франция

Несколько расширив эту верную по сути мысль, можно утверждать, что Пестель и Муравьев стоят у истоков двух течений в русском освободительном движении: революционного и либерального. Однако при всей очевидности такого утверждения нельзя не заметить, что в нем утрачиваются специфические черты каждого из декабристов, а их сближения и расхождения не учитывают неповторимую конкретно-историческую атмосферу, которой они были порождены.

Понять суть разногласий Пестеля и Муравьева невозможно, не останавливаясь на их восприятии Французской революции, являвшейся для них ближайшей по времени политической традицией.

Можно с большой долей уверенности полагать, что декабристы не Французскую революцию оценивали с точки зрения русской общественно-политической мысли, а, наоборот, на русские политические проблемы смотрели с позиций французской революционной и постреволюционной мысли. Этим, в частности можно объяснить тот факт, что прямых высказываний о революции у Пестеля и особенно у Муравьева немного. Для них, как и для многих других декабристов, она была не объектом изучения, а точкой зрения. Поэтому проблема «декабристы и Французская революция XVIII в.» не может быть сведена лишь к совокупности соответствующих цитат из декабристских источников. Между тем в обширной литературе на эту тему 2преобладает именно такой подход с явным перевесом суммарных характеристик над выяснением оттенков в позициях отдельных декабристов.

В результате сложилась вполне удобная концепция, наиболее четко сформулированная еще в середине XX в. С.С. Волком: «Готовые признать заслуги революционеров 1789 г. – Мирабо и Лафайета, – <���…> русские дворянские революционеры отчасти симпатизировали и партии крупной буржуазии – жирондистам. Якобинцы же (различных течений среди них они еще не видели) внушали им большей частью ужас и даже отвращение» 3.

В 1966 г. Ю.М. Лотман, возражая С.С. Волку, писал: «Это не совсем точно. Русские деятели начала XIX в. имели весьма детальное представление о событиях в революционном Париже и, конечно, различали политическую физиономию Парижской коммуны и Конвента, не путали санкюлота и оратора Горы. Для большинства из них разница эта отступала на задний план перед лицом общего отрицательного отношения. Однако не для всех <���…>. Закономерен интерес к якобинцам Пестеля, обдумывающего вопросы революционной диктатуры…» И далее Ю.М. Лотман приводит любопытное высказывание о Пестеле А.Д. Боровкова: «Пестель – глава южного общества, сущий Робеспьер, умный, хитрый, просвещенный, жестокий, настойчивый, предприимчивый» 4.

О «якобинстве» Пестеля писали многие историки 5. Однако это понятие прилагалось к нему всего лишь как метафорическая характеристика его радикализма. Вопрос же об отражении в проектах Пестеля политических мероприятий якобинского правительства не только не обсуждался, но даже не был более или менее четко поставлен. Возможно, поэтому точка зрения С.С. Волка оказалась исключительно устойчива и неоднократно воспроизводилась в работах последующих историков 6.

Концепция С.С. Волка чисто умозрительна и не может быть принята по ряду соображений. Во-первых, как показал в свое время авторитетнейший историк Французской революции А. Олар, принципиальной разницы между программами жирондистов и якобинцев не было 7, поэтому трудно понять, что скрывается за утверждением, что декабристы симпатизировали жирондистам и испытывали отвращение к якобинцам. Во-вторых, никому из декабристов Французская революция не представлялась в виде упорядоченного процесса последовательной смены одних партий другими на политической сцене. Скорее они видели в ней хаотические процессы политической борьбы, столкновение страстей, ужасные подробности, не всегда поддающиеся рациональному объяснению, и т. д.

Необходимо также учитывать принципиальную разницу между взглядами на события в революционной Франции современного исследователя и человека, для которого эти события составляли часть актуального исторического опыта, находящегося в пределах живой памяти. В первом случае историк, особенно если он занимается проблемами отечественной истории, не всегда видит за лесом деревья. Человек же декабристской эпохи, наоборот, будучи осведомленным в массе подробностей, чаще всего не мог за деревьями разглядеть лес. Поэтому его отношение к революции определялось не деятельностью той или иной партии, а совокупностью тех событий, которые попадали в поле его зрения. Без учета особенностей такого восприятия, т. е. взгляда на Французскую революцию изнутри декабристской эпохи, с учетом своеобразия индивидуальных подходов, невозможно представить достаточно адекватную картину отношения декабристов к революции.

Новый подход к интересующей нас проблеме сравнительно недавно был обозначен в книге М.П. Одесского и Д.М. Фельдмана «Поэтика террора». В специальной главе, посвященной декабристам, исследователи анализируют понятийный аппарат членов тайного общества, выявляя в нем отражение «якобинского тезауруса». Суть такого подхода определяется ими следующим образом: «Мы реконструируем не только “террористическую” ментальность в целом, т. е. “логику террора” (основные категории, парадигматические способы построения суждений), но и “поэтику террора”, что предполагает, по выражению Р. Кебнера, “семантический подход к истории”, т. е. исследование конструкций и терминов, используемых носителями “террористического” менталитета, на каждом историческом этапе. Метод этот, хорошо известный исследователям античности и средневековья, сравнительно редко используется при анализе документов новой и новейшей истории. Как правило, предполагается, что смысл терминов очевиден для носителей культуры и не может меняться» 8.

Однако авторы не всегда достаточно последовательны в проведении намеченного ими же принципа исследования. Как представляется, семантика «террористических» понятий не всегда выявлена верно, что приводит к смещению общей картины. Связывая появление самого понятия революционного террора с Французской революцией («Само слово “terreur”, т. е. ужас, или “устрашение”, вошло в политический лексикон старанием жирондистов и якобинцев, объединившихся в 1792 г., дабы вынудить короля заменить прежних министров лидерами леворадикальных группировок» 9), М.П. Одесский и Д.М. Фельдман не всегда обоснованно отождествляют понятия «террор» и «якобинская диктатура» применительно к эпохе декабристов. Совершенно справедливо усматривая в слове «ужас», встречающемся в текстах о Французской революции Н.М. Карамзина, Пестеля, Н.И. Тургенева, А.С. Пушкина и других, кальку с французского «terreur», М.П. Одесский и Д.М. Фельдман делают, на мой взгляд, не совсем точный вывод: «Прилагательное “ужасные” у Пестеля, как и у Тургенева, – политический термин: ужас, т. е. “террор” – обозначение якобинской государственности».