Софья Агранович - Двойничество

Двоемирие в случае двойников-дублеров приобретает особый характер. Один из двойников генетически восходит к архаическому представлению о мире живых, другой же выступает как субститут мира смерти. Двойникидублеры, не вступая в прямое противоборство, существуют как бы на грани этих миров. Один из двойников - комический дублер ("шут") замещает серьезного героя в злоключениях смерти. В сохранившихся текстах, начиная с греческой драмы, чаще встречается не сама смерть, а ее "метафоры", которые в самом общем виде можно назвать "низвергающим развенчанием".

Идеи О.М.Фрейденберг о двойниках-дублерах, нашедших мощный отклик в обряде, сказании и литературе", соприкасаются с идеями М.М.Бахтина. Поэтому одним из типов двойничества можно считать тип, когда персонажи находятся друг с другом в отношениях взаимодополнения и взаимозамещения. В отличие от эпических двойников, эта разновидность всегда связана со смехом и с тем, что М.Бахтин называл карнавальностью.

Этот тип двойничества мы, чтобы не прерывать традиций теоретической номинации, будем называть карнавальными парами. Он весьма распространен в литературе, хотя не всегда очевиден. Карнавальные пары часто переосмысливаются под влиянием социальных представлений, испытывают на себе воздействие той культуры, внутри которой функционируют. Хрестоматийные карнавальные пары - Пантагрюэль и Панург, принц Гарри и Фальстаф, Дон Кихот и Санчо Панса, Лир и шут упоминаются у Бахтина. В этих дуэтах распределение смехового и серьезного в них не полярно, как в двойниках-антагонистах, а синкретично: каждый из членов пары и смешон, и серьезен, хотя герои все-таки маркируются по признакам "высокое - низкое". Так, в паре Пантагрюэль Панург носителем возрожденческого гуманизма является в большей степени Пантагрюэль. В паре принц Гарри -Фальстаф идея порядка сосредоточена больше в образе принца. В дуэте Дон Кихот и Санчо высокие идеи проповедует безумный идальго. В тандеме Лир - шут ренессансный трагизм сосредоточен в образе короля.

В ближайшем генезисе сюжеты о карнавальных парах восходят к европейскому карнавальному сознанию и в значительной степени имеют игровой характер. По мнению М.М.Бахтина, карнавальная пара моделирует единство мира, неуничтожимость народного тела, победу свободы, полноты жизни над средневековым аскетизмом и официозной культурой тотальной регламентации человеческого существования. В указанных примерах официальная средневековая культура осмысливается как смерть, которую путем осмеяния нужно превратить в жизнь. Возрожденческие карнавальные пары функционируют на грани эпох и культур - официальной и народной. [43] См.: Бахтин М.М. Творчество Франсуа Рабле и народная культура средневековья и Ренессанса. М.: Художественная литература, 1990. С.69-159. Однако пары, аналогичные ренессансным, можно встретить и в античности, прежде всего в античной комедии, но еще в большей степени распространены они в постренессансной европейской литературе.

В эпоху барокко "карнавальные пары" широко представлены в плутовском романе, правда, миросозерцание эпохи сводит на нет "положительность" одного из двойников. Вместо него появляется мотив наставничества в низменных делах. Яркий пример - роман Гевары "Хромой бес". Нечто подобное мы видим и в драме Тирсо де Молины "Севильский озорник, или Каменный гость", правда, здесь граница между циничным господином и его слугой-двойником сугубо социальная.

В эпоху Просвещения "карнавальные пара" оказываются втянутыми в рационалистические философемы. Примером здесь могут служить не только Робинзон и Пятница, но и многочисленные дуэты господина и слуги, хотя в последних оппозиция серьезного и смехового превращается в своеобразную иерархию человеческих качеств. В конце этой эпохи пара "господин-слуга" переозначивается, и в комедиях Бомарше о Фигаро "низкий" персонаж, безродный цирюльник становится средоточием человечности и центральным героем, его господин играет в основном пассивную роль, приобретая множество шутовских черт, и в значительной мере превращается в носителя социальных предрассудков. То же можно наблюдать и в комедии К.Гольдони "Слуга двух господ".

К "карнавальным парам" в определенной степени можно отнести и Фауста с Мефистофелем Гете. Здесь внутри пары парадоксально распределяются функции блага и зла, при этом комическое оказывается закрепленным за злом. Пара Фауст - Мефистофель воспринимается сегодня как некий "вторичный архетип", традиционный "вечный образ", воплощающий дуализм добра и зла. [44] См.: Агранович С.З., Саморукова И.В. Гармония - цель - гармония. С.128,130. На фоне предшествующей литературы здесь наблюдается некоторое "спрямление" сложных отношений смехового и серьезного. Смеховое как бы утрачивает свою созидательную силу, превращаясь в провокативный импульс. Фауст серьезен, и эта серьезность усиливается к концу второй части. Показательно, что и проделки Мефистофеля постепенно утрачивают амбивалентный характер, и в финале этот персонаж выступает только как дух зла. Карнавальные пары чаще актуализируются в литературе переломных эпох, в периоды социальных и духовных кризисов. В "спокойное" время они существуют в рудиментарном, ослабленном виде, проявляясь в виде персонажного дуэта господин-слуга.

Такова, например пара Петруша Гринев - Савельич из "Капитанской дочки" Пушкина. Начинающий служебную карьеру дворянский недоросль часто оказывается в комических или трагикомических ситуациях ( проигрыш Зурину, история с тулупчиком, дуэль, сцена казни). Савельич тоже наделен качествами комического наставника. Можно привести, например, его "счет" пугачевцам, воспроизводящий стиль демократической сатиры 17 века ( "Опись приданому"). Этой знакомой бунтовщикам традицией можно объяснить реакцию Пугачева на список разграбленных вещей. Приведем полностью эту имплицитно ( в плане литературной традиции) комическую сцену:

" В это время из толпы народа, вижу, выступил мой Савельич, подходит к Пугачеву и подает ему лист бумаги. Я не мог придумать, что из этого выйдет.

<...> Обер-секретарь громогласно стал по складам читать следующее:

" Два халата, миткалевый и шелковый полосатый, на шесть рублей".

- Что это значит? - сказал, нахмурясь, Пугачев.

- Прикажи читать далее, - отвечал спокойно Савельич.

Обер-секретарь продолжал:

" Мундир из тонкого зеленого сукна на семь рублей.

Штаны белые суконные на пять рублей.

Двенадцать рубах полотняных голландских с манжетами на десять рублей.

Погребец с чайною посудою на два рубля с полтиною..."

- Что за вранье? - прервал Пугачев. - Какое мне дело до погребцов и до штанов с манжетами?