Лев Бердников - Всешутейший собор. Смеховая культура царской России

Думается, что причины предпринятого Николаем Еремеевичем шага коренятся в его читательской ориентации, которая поддается воссозданию благодаря косвенным данным. Факты свидетельствуют: как ни презирал он массового читателя, как ни ополчался против «невежд», тем не менее отводил себе роль «просветителя» (он очень любил это только что вошедшее тогда в употребление слово и считал его для себя высшей похвалой). Струйский верил в свое творческое долголетие. Он писал:

Есть основания думать, что он был снедаем и славолюбием (говоря о Сумарокове, он с каким-то особым удовольствием подчеркивает все, что относится к его «гремящей славе»). Однако, хотя некоторые свои сочинения наш герой прямо адресовал «любезным потомкам» (а это уже претензия на бессмертие), он не мог не видеть своей стойкой непопулярности в настоящем. По-видимому, понять собственное несовершенство Струйский никак не мог – виноваты были, конечно же, «невежды», не способные оценить всю прелесть его творений. Вот для таких-то неискушенных книгочеев он нашел остроумный выход – сопровождать текст изобразительным рядом, причем иллюстрации должны были быть самого высокого качества. Сказано – сделано: Николай Еремеевич спознался с лучшими граверами и рисовальщиками своего времени: И.К. Набгольцем, Х.Г. Шенбергом, Г.И. Скородумовым, Е. Озеровым. Он даже отдал своего крепостного, даровитого А.А. Зяблова, на выучку известному Ф.М. Рокотову, под руководством которого тот постигал секреты живописного искусства.

Интерес в этом отношении представляет издание «Ето не для нас», отпечатанное в типографии И.К. Шнора в 1790 году. Его открывает аллегорическая гравированная заставка с «изображением порока», выполненная по рисунку Зяблова. Далее следует пояснительный текст Струйского:

Примечательно, что на титульном листе издания указана и его цена. Она смехотворно низка и составляет 3 копейки. То есть совершенно очевидно, что автор рассчитывал здесь на самую широкую аудиторию. Однако, как видно, все коммерческие усилия Струйского остались втуне. Читатель упорно не желал покупать его вирши, даже «сдобренные» первоклассными гравюрами. Все это позволяет уточнить традиционные представления о Струйском как о литераторе, печатавшем свои сочинения для самого узкого круга лиц: в камерного стихотворца он превратился вовсе не по своей воле и, кажется, до конца так и не смирился с этим.

Документально установлено: первые книги в Рузаевской типографии начали издаваться в 1792 году. Струйский закупил за границей дорогостоящее полиграфическое оборудование и привлек к печатанию своих крепостных крестьян, чьим талантом, волей и мастерством и создавались эти шедевры типографического искусства. Первостепенное значение он придавал иллюстрациям и часто сам выступал в качестве автора их сюжетов. В его изданиях мы видим гравированные резцом и лависом изображения масок и стрел, входа в ад и цербера, сфинкса и гарпий, возрождающегося из пепла феникса и пораженного молнией дракона, лиру с венком из цветов, фурию и гарпию и т. д. Вообще тиснение его книг было доведено до лучшего в то время в России искусства. И обращали они на себя внимание именно своим внешним видом.

Напрашивается любопытная параллель. Дело в том, что гипертрофированное внимание Струйского к полиграфическому облику и художественному оформлению изданий было характерно для щегольской книжной культуры XVIII века, носившей ярко выраженный пародийный характер. Этому нисколько не противоречит то, что сам Николай Еремеевич щеголем вовсе не был. По отзывам современников, одевался он по меньшей мере странно: «носил с фраком парчовый камзол, подпоясывался розовым кушаком шелковым, обувался в белые чулки, на башмаках носил бантики и длинную повязывал прусскую косу». Более того, вослед И.П. Елагину, А.П. Сумарокову, А.А. Ржевскому и другим литераторам он в духе времени бичевал вертопрахов-петиметров именно за их приверженность к чисто внешнему, наружному лоску. Так, в своем «Наставлении хотящим быти петиметрами» Струйский, перепевая своего кумира Сумарокова (что, кстати, сказалось и в названии послания), пытался говорить об этом со всей определенностью:

Он, конечно же, тоже уничижительно называет щеголей «невеждами», и это в полной мере отвечает представлениям эпохи об их отношении к книге и книжной культуре [6] О пародийной щегольской книжной культуре см.: Петиметр, говорящий и читающий // Бердников Л.И . Дерзкая империя. Нравы, одежда и быт Петровской эпохи. М., 2018. С. 347–369. .

Писатель В.С. Пикуль в своем очерке «Шедевры села Рузаевки» приводит слова, якобы сказанные Струйским: «Книга создана, чтобы сначала поразить взор, а уж затем очаровать разум». Но, подчеркивает Пикуль, Николай Еремеевич, этот «ничтожный и жестокий графоман», разума никак не очаровывал, зато «поразить взор оказался способен». Струйский придавал такое значение издательскому делу, что свято верил в прямую зависимость восприятия литературного произведения от… способа обреза бумаги, на котором оное печаталось. Не случайно он хвастался именно изяществом своих изданий. До нас дошло его книготорговое объявление, помещенное в конце января 1790 года в «Санкт-Петербургских ведомостях»: «Против Гостинаго двора в книжной лавке под № 22 вступили в продажу сочинения Струйскаго: Елегия к Купидону, писанная ко утешению друга во вкусе Овидия, цена в бумажке в золотом обрезе 50 к. Наставления хотящим быти петиметрами, в золотом обрезе 50 к. Его ж Струйскаго сочинения Еротоиды, в 24 песнях в 16 долю листа Анакреонтовым стопосложением писанные, цена в бумажке в золотом обрезе 1 р. 25 к. Все оное на самой лучшей Голландской бумаге , а при Еротоидах два виньета лучших граверов ». Вот как отозвался о сочинениях, подготовленных и выпущенных Струйским, литератор М.А. Дмитриев: «Шрифт прекрасный, чистый и красивый: александрийская клееная бумага и прекрасно вырезанные на меди виньеты. Едва ли какая книга того времени была выдана так чисто, красиво и даже великолепно».