Владимир Муравьев - Легенды старой Москвы

— Ты никому не говори, что я сделал тебя из старого молодым, — приказал ему Брюс. — И моей жене не говори. А кто спросит, отвечай, что ты мой новый ученик.

Стал Брюс ученика учить, как переделывать старого на молодого, а когда выучил, то сказал:

— Я сам хочу переделаться на молодого, и ты должен все сделать, как я тебя учил.

Он взял с ученика клятву, что тот исполнит все, как следует, велел всем говорить, что уехал, мол, Брюс на девять месяцев, а куда — неизвестно, и отдал ученику порошки и составы.

Ученик сделал с Брюсом то, что он велел, и стал ждать, когда пройдут девять месяцев.

А у Брюса была молодая жена. Она как увидела молодого ученика, тотчас полюбила его, и он оказался парень не промах, вот они и закрутили любовь.

Парень-то оказался трепло: все выложил Брюсовой жене про мужа, а та и говорит:

— Не надо переделывать Брюса на молодого. Будем мы с тобой жить вместе, ты будешь заниматься волшебными делами, а я управлять по хозяйству, а вечерами будем ходить под ручку на бульвар гулять. Прошло некоторое время, царь Петр Великий Брюса хватился:

— Куда подевался Брюс, почему не вижу его?

А тут как раз минуло девять месяцев, ученик посыпал Брюса порошком, чтобы тело срослось, а как достал пузырек с живой водой, Брюсова жена схватила его, бац об пол — и разбила.

Петр Великий похоронил Брюса с почестями, а ученику и Брюсовой жене после того, как дознались обо всем, отрубили головы.

Вот ведь как бывает: умный-умный, а подлость-то сильней ума.

Памятник

Их было трое умнейших людей: Брюс, Сухарев и Пушкин. Сухарев, значит, Сухареву башню построил; Брюс на небо летал, чтобы посмотреть, есть ли Бог, и вернулся; Пушкин тоже умнейший был господин, книги писал, все описывал, и чтоб люди жили без свары, без обмана, по-хорошему. «Вы, говорит, живите для радости». Им всем троим хотели поставить памятники. Это уж после, не при Петре Великом, при другом царе было. Три памятника хотели поставить, да царь воспротивился:

— Брюсу, — говорит, — не за что: он волшебством занимался и душу черту продал.

Вот как человека опорочили. И ведь напрасно, совсем зря. Зачем было Брюсу черту душу продавать? Умный человек и без нечистой силы, сам до всего дойдет. И волшебство он наукой взял. Да ведь у нас как? Озлился на человека — и давай его чернить. Вот и тут так, один царь невзлюбил Брюса, ну и другие цари, которые за ним были, той же дорожкой пошли. Вот от этого и не приказано было ставить Брюсу памятник.

И Сухареву царь не приказал ставить памятник.

— Какой, — говорит, — ему памятник надо? Есть Сухарева башня, и довольно с него.

А Пушкина царь все же одобрил.

— Он, — говорит, — умнейший был человек.

Поставили памятник Пушкину, и стоит он на Тверском бульваре у всех на виду.

Да ведь наш народ какой: иной-то тысячу раз пройдет мимо памятника, а спроси его: «Что за человек был Пушкин?» — «Не знаю», — говорит. — «Не знаю»… Да ведь и я не знал, а как расспросил знающих людей, так и узнал. Вот и ты расспроси и послушай, что знающие люди скажут.

Рассказывают и про другие Брюсовы чудеса и изобретения. Говорили, что он мог превращать лето в зиму. Бывало, льет дождь в самую жару, а он выйдет на свою башню и давай разбрасывать направо и налево какой-то состав. И тут как повалит снег! Молния сверкает, гром гремит, а снег сыплет и сыплет. Вся Москва в снегу. Форменная зима — снег на крышах, снег на земле, снег на деревьях.

Однажды в Петровки — 29 июня (по старому стилю) — Брюс в свое имение Глинки пригласил гостей. Днем гости прогуливались по парку, катались на лодках на пруду, потом был ужин. После ужина гостей опять пригласили в парк. Зажглись фонари, вспыхнул фейерверк. Слуги раздали всем коньки, а хозяин пригласил гостей на пруд на коньках кататься. Глядят на пруд, а он льдом покрыт. Вот все удивились!

Среди жителей деревень возле имения Брюса ходили слухи, что к Брюсу прилетал дракон. В 1920-е годы в журнале «Огонек» была помещена фотография, на которой заснят огромный каменный обломок какой-то фигуры, покрытый чешуей. Местные жители считали, что это обломок окаменевшего дракона, прилетавшего к Брюсу по ночам.

Была в его имении и чудесная беседка, из которой время от времени раздавалась музыка, хотя там не было никаких музыкантов.

Многие слышали о построенном Брюсом железном орле, а некоторые, по их уверениям, даже видели, как, усевшись на орла верхом, Брюс вылетал из Сухаревой башни и летал над Москвой. Народ собирался толпами, стоял на улицах и, задрав головы, смотрел на него. Только полицмейстер стал жаловаться на Брюса царю.

Сухарева башня

— Первое, — говорит, — от народу на улицах нет ни прохода, ни проезда, второе, приманка для воров: народ кинется на Брюсова орла смотреть, а воры в это время их карманы и квартиры очищают.

Петр Первый тогда дал распоряжение, чтобы Брюс летал не днем, а только по ночам.

Эту историю ее рассказчик заканчивал таким своим примечанием: «А говорят, не знаю, правда ли, что нынешние аэропланы по Брюсовым чертежам сделаны. Будто профессор один отыскал эти самые чертежи. И будто писали об этом в газетах…»

Много также рассказывали о волшебных книгах Брюса, которые он спрятал в Сухаревой башне, и о том, как многие пытались их отыскать и завладеть ими. Но об этом будет впереди особый рассказ.

В самый разгар московского пожара 1812 года 5 сентября гонимая ветром огненная стихия, разрушая все на своем пути, помчалась по Сретенке, запылали Мещанские улицы и Труба.

Сухарева башня выгорела внутри, погиб хранившийся в ней архив, сгорели пристройки — часовня, амбары и находившийся в одном из них маскарадный фрегат «Миротворец».

Соседнюю Шереметевскую больницу и богадельню французы сначала разграбили, выкинув оттуда русских раненых, потом заняли своими ранеными, а уходя из Москвы, подожгли. Сгорели флигеля, но сохранилось главное здание.

Деревянные обывательские дома в окрестных улицах и переулках выгорели до фундаментов, от каменных остались лишь стены.

Поскольку само здание Сухаревой башни после пожара возвышалось над пожарищем и издали имело тот же вид, что и прежде, многие москвичи полагали, что она не горела вовсе. Поэт 1840-х годов Е. Л. Милькеев в подтверждение этой особой судьбы Сухаревой башни писал:

После ухода из Москвы французов, оставивших после себя пожарища и развалины, в городе начала налаживаться мирная жизнь, и одним из первых ее признаков было возобновление торговли. Открывались рынки и рыночки на прежних местах: на площадях у прежних крепостных ворот. Началась торговля и на Сухаревской площади. Но Сухаревский рынок — особенный, и поэтому речь о нем пойдет отдельно.