Леонид Кацис - Владимир Маяковский. Роковой выстрел

О том, что рекламы Электрозавода стали последними текстами Маяковского, мы уже говорили.

Не забудем, однако, что практически предсмертные «Лозунги Электрозаводу», написанные после «Во весь голос» или частично одновременно с Первым вступлением к поэме Маяковского, в январе 1930 года, опубликованы были лишь в 1936 году.

Тем не менее в дни похорон Маяковского в «Правде» появился следующий текст «Обращения рабочих электрозаводовцев»: «Рабочие Электрозавода знают Маяковского как упорного борца за новую жизнь. Электрозаводовцы в январе этого года решили начать рационализаторский поход десятидневником на борьбу с потерями. Целый ряд толстых журналов на просьбу завода помочь художественно оформить десятидневник ответил молчанием. Но достаточно было одного звонка к Маяковскому, чтобы получить ответ: «С удовольствием приду на помощь заводу. Не смотрите на мой отдых или сон, тяните с постели» (Правда. 1930. № 105. 16 апреля) [260].

Тем ярче выглядит на этом фоне запись Полонского от 20 апреля 1931 года о третьем декаднике ФОСПа практически в первую годовщину гибели Маяковского: «Читал затем Сельвинский поэму «Электрозавод». В сущности – передовка в стихах. Об энтузиазме – но без энергии. Сухо, вяло, казенный какой-то стих, видно – писал «по заказу». Вещь нудная и тяжелая, хотя благонамеренная сверх меры. Вот судьба: он хочет занять место Маяковского, пыжится изо всех сил – и нельзя упрекнуть – много труда и энергии убивает в это дело. Но он чужой революции, чужой пролетариату. По его лицу (надутый, самовлюбленный, с плутовскими глазами, честолюбец), по манерам, по образу жизни, вплоть до шубы из белого какого- то меха, по его жене, раскрашенной, в мехах, красивой женщине – все говорит против его пролетарских симпатий, т. е., что симпатии эти навеяны временем, показные, фальшивы. Ему бы работать в учреждении, иметь свой авто и текущий счет в банке, – а он старается во славу пролетарской революции писать, воспевать «электрозавод» [261].

История конструктивистов и их взаимоотношений с Маяковским была бы неполной, если бы мы вновь не обратили специального внимания на Константина Митрейкина. Казалось бы, это имя навсегда пригвождено эпиграммой Маяковского из «Во весь голос», где «кудреватые митрейки» спаяны с «мудреватыми кудрейками».

Тем интереснее трансформация, пережитая Митрейкиным после смерти Маяковского и появления «Декларации прав поэта» Сельвинского. В 1931 году Митрейкин, как и Сельвинский, выпустил сборник стихов «Я разбиваю себя», полный хорошо нам известных нападок на Маяковского. И тем не менее уже в январе 1931 года им была создана поэма под знакомым названием – «Во весь голос». Это была глава из сочинения «Возьмите мой талант», которая включала в себя так и не появившиеся в печати части с такими, например, аннотациями: «В Доме Герцена». Глава описывает Дом Герцена как «дом литературной вражды». Или «На улице»: «Глава протестует против «Травли» Сельвинского и призывает поэтов к совместной творческой работе» [262].

Последний призыв восходит, кажется, к предложению Маяковского пролетарским поэтам сложить лавровые венки в общий товарищеский суп! Но вот глава «Интимный разговор» представляет собой нечто неожиданное – это декларация полного разрыва с «Декларацией прав поэта» Сельвинского и с ним самим:

Байроновский образ поэзии – «тонущего корабля» – восходящий к «Дон Жуану», к его «Посвящению», был совсем недавно использован Н. Адуевым в стихотворении «Маяковскому. До востребования». Знакомое же нам употребление «Хорошо!» по-новому функционирует в отповеди Митрейкина:

Напомним опус Митрейкина. Опус этот, кстати, вошел и в сборник «Я разбиваю себя», вышедший одновременно с поэмой Митрейкина, причем старое стихотворение включено в раздел «Как не надо писать»:

Этот антимаяковский выпад, вывернутый на сей раз наизнанку, стал знаком отказа Митрейкина от старых конструктивистских принципов. Или, быть может, реакцией на признание Сельвинским своей жизни как «каталога сложных ошибок». Что молодой «констрамолец» выразил так:

1930 год был, как известно, не таким уж легким для попутнической интеллигенции. Напомним, что именно в 1930 году В. Шкловский написал свой «Памятник научной ошибке». Не исключено, что, как и во всех подобных случаях, И. Сельвинский решил, признавая что-то сам, уколоть бывшего лефовца, либо попытался, привязавшись к чужому имени, уменьшить впечатление от своих отступлений со старых позиций. Это и «пародировал» бывший «первый ученик». Впрочем, этот вывод заслуживает специального обсуждения.

Вот что в этот самый момент писал уже Митрейкин:

Похоже, что в противовес Сельвинскому Митрейкин сам решил наследовать Маяковскому. Нам кажется, что это довольно забавный и, быть может, важный момент в борьбе за так называемую «вакансию поэта». Но снова появляется зловещий мотив. Самоубийства поэтов, ставшие в 20-30-е годы почти нормой, пророчит и Митрейкин. Самое грустное в этой истории, что пророчество в 1934 году стало для автора реальностью. Но пока:

Константин Митрейкин был вполне удачливым поэтом. Не так уж мало книг вышло у него за недолгую в принципе творческую жизнь. Но невеселая история той страны, которой он хотел служить «не по службе, а по душе», сломала и его, реализовав прямой смысл слов Маяковского – «работа адовая будет сделана и делается уже».