Александр Севастьянов - Уклоны, загибы и задвиги в русском движении

Читатель всё понял?

Никакие табу и запреты, никакое обучение или программирование человека не могут в принципе решить проблему преодоления инстинкта! В принципе!Это не только историческая, но и этологическая максима.

Инстинкт агрессии нельзя ни обуздать, ни предупредить: «Опасность этого инстинкта состоит именно в его спонтанности. Если бы он был, как полагали многие социологи и психологи, лишь реакцией на определённые внешние условия, то положение человечества было бы не столь опасным. Тогда можно было бы, в принципе, изучить и исключить факторы, вызывающие эту реакцию» (129–130).

Инстинкт агрессии можно только переключить с одного объекта на другой: это единственный способ с ним справиться.

Запомним эту мысль, включим её в наш круг абсолютной веры.

Что произойдёт, если какими-либо способами ограничить, подавить проявление инстинкта у человека или у группы людей? Этология знает ответ и на этот вопрос. Конрад Лоренц пишет: «Каждое подлинно инстинктивное движение, если оно… не может быть выполнено, приводит животное в состояние общего беспокойства и вынуждает его искать стимулы, запускающие это движение» (132). Что это значит применительно к инстинкту агрессии?

Ещё в 1955 году Лоренц писал в статье «Об убийстве собратьев по виду»: «Я думаю — и специалистам по человеческой психологии, особенно специалистам по глубинной психологии и психоаналитикам, следовало бы это проверить, — что современный цивилизованный человек вообще страдает от недостаточной разрядки инстинктивных агрессивных побуждений. Более чем вероятно, что пагубные проявления человеческого агрессивного инстинкта, возникают просто из-за того, что внутривидовой отбор в далёкой древности снабдил человека такой мерой агрессивности, для которой он при современной организации общества не находит адекватного выхода» .

Лоренц приводит замечательно интересный и очень важный для нас пример, свидетельствующий о том, к чему приводит искусственное ограничение агрессии, применяемое в массовом масштабе. Сидней Марголин, психиатр и психоаналитик из Денвера, штат Колорадо, провёл весьма точное психоаналитическое и социально-психологическое исследование, наблюдая индейцев прерий, в основном из племени юта, и показал, что они тяжко страдают от избытка агрессивных побуждений, которые нет возможности разряжать в условиях урегулированной жизни нынешней индейской резервации в Северной Америке. В течение сравнительно немногих столетий, когда индейцы прерий вели дикую жизнь, состоявшую почти исключительно из войн и грабежей, чрезвычайно сильное селекционное давление должно было, по мнению Марголина, выработать у них крайнюю агрессивность. И вот современные индейцы юта, выросшие уже при совершенно иной системе воспитания, точно так же, как их старшие соплеменники, страдают неврозами чаще, чем представители любых других групп людей, и общей причиной заболевания Марголин считает не нашедшую выхода агрессивность (283).

Для нас, русских, этот пример полон особого смысла, ведь вся история России, русского народа — это оборона от нашествий, которые мы, русские люди, терпели то от самых разных кочевников (печенегов, половцев, монголо-татар, крымских татар, калмыков и пр.), то от т. н. «цивилизованных народов» (варягов, поляков, шведов, турок, французов, немцев, англичан и пр.). Именно в силу этих вековых исторических обстоятельств защита «родимой (русской) земли», «Святой Руси», «Родины» — это устойчивый национальный русский архетип, способный проявиться даже у современного малообразованного бритоголового подростка с такой же несокрушимой силой, как у его сверстника, вышедшего в 1380 году на Куликово поле с топором в полудетской руке. Мы реагируем на любое нашествие только однозначно: неприятие и отпор в той или иной форме. В этом залог нашего выживания.

Пример целого небольшого народа — племени юта, насильно превращённого завоевателями в племя невротиков, должен быть для нас крайне поучительным. Нам надлежит его глубоко осмыслить. Он касается нас прямо и непосредственно. Хотим ли мы его повторить?

Да, человеку свойственно по разным причинам желать подавления инстинктов (животные этого мудро избегают). Человек называет это культурой .

Но каков результат подавления инстинкта?

Этот результат один и тот же у человека и животного: невроз, психопатия.

Лоренц, подтверждая эту мысль вновь и вновь, пишет весьма проникновенно:

«Все мы страдаемот необходимости подавлять свои побуждения, кто больше, кто меньше, поскольку наши социальные инстинкты и склонности весьма различны. По одному из добрых старых психиатрических определений психопат— это человек, который либо страдает от требований, предъявляемых к нему обществом, либо заставляет страдать общество. Таким образом, в известном смысле все мы психопаты, поскольку требуемое общим благом отречение от своих побуждений заставляет страдать каждого из нас. Но в этом определении имеются в виду прежде всего те, кто под бременем этих требований ломается и становится либо невротиком и, значит, больным, либо преступником» (289).

Читатель видит, что подобное проникновение в тайны природы ставит нас перед непростой дилеммой, которую люди решают и будут решать только в зависимости от своей национальной принадлежности.

Например: я прекрасно понимаю, что у читающих эти строки лиц кавказской (или любой другой нерусской) национальности может возникнуть мысль: «Пусть уж русские дети станут лучше психопатами и невротиками, чем скинхедами. Потому что так нам будет спокойнее жить в России». Логично? С их позиции, да. «Э-э, нет! — возразит любой нормальный русский родитель. — Пусть уж лучше мои дети станут скинхедами, чем невротиками. Потому что так для нас, русских, здоровее».

Кто прав? Каждый со своей стороны. Примирить эти две взаимоисключающие позиции невозможно. Как и невозможно дать им объективную нравственную оценку. Ибо в данной ситуации объективность в принципе неуместна. И нам остаётся только вновь обратиться к Конраду Лоренцу за очередной порцией нетленной мудрости: «Человек, избавленный от всего так называемого “животного”, лишённый влечений, исходящих из тьмы, человек как чисто разумное существо был бы отнюдь не ангелом, а скорее его полной противоположностью!» (292).

Чем следует заключить этот раздел, посвящённый этологической подоплёке юношеской агрессии и, в частности, модели поведения скинхедов? Необходимо сделать практические выводы.

Вначале вновь процитирую светоча мысли ХХ века:

«Когда мы мужественно встаём на защиту того, что представляется нам высочайшей ценностью, наша нервная система использует такие же пути, что и при реакции социальной защиты у наших предков-антропоидов. Я воспринимаю это не как отрезвляющее напоминание, а как весьма серьёзный призыв к осознанию природы наших чувств и действий. Человек, у которого такой реакции нет, — калека в отношении инстинктов, и мне не хотелось бы с ним дружить».