Александр Бух - Япония. Национальная идентичность и внешняя политика. Россия как Другое Японии

Wight, M. (1966) Western Values in International Relations. IN BUTTERFIELD, H. & WIGHT, M. (Eds) Diplomatic Investigations. London, Unwin University Books.

Wilbur, C. (1957) Some Findings of Japanese Opinion Polls. IN BORTON, H. et al. (Eds) Japan between East and West. New York, Harper and Brothers, 299–312.

Wilson, S. (1999) The Russo-Japanese War and Japan: Politics, Nationalism and Historical Memory. IN WELLS, D. ą WILSON, S. (Eds.) The Russo-Japanese War in Cultural Perspective 1904–1905. New York, St.Martin’s Press Inc, 160–193.

– (2002) Nation and Nationalism in Japan, London, RoutledgeCurzon.

Yahuda, M. (2004) The International Politics of the Asia-Pacific, Cornwall, Taylor ą Francis.

Yoshida, S. (1999) Economic Links: A Japanese Perspective. IN IVANOV, V. I. & SMITH, K. S. (Eds) Japan and Russia in Northeast Asia. Westport, Praeger, 231–246.

Yoshino, K. (1992) Cultural Nationalism in Contemporary Japan: a sociological enquiry, London, Routledge.

– (1999) Rethinking theories of nationalism: Japan’s nationalism in a marketplace perspective. IN YOSHINO, K. (Ed.) Consuming Ethnicity and Nationalism. Honolulu, University of Hawaii Press.

Yuan, J. (2005) China seethes at US-Japan ‘meddling’. Asia Times Online. Internet ed. Hong Kong. Accessed at http://www.intell.rtaf.mi.th/Newsdetail.asp?IdNormal=20626 on 22 June 2008.

Zehfuss, M. (2001) Constructivism and Identity: a dangerous liaison. European Journal of International Relations, 7, 315–348.

Это критическое замечание относится главным образом к североамериканской науке и в отношении английской школы международных отношений некорректно. Последняя всегда отвергала позитивизм и отстаивала свою приверженность историческому, интерпретирующему анализу. Основная парадигма английской школы, а именно понятие международного общества (как и значимость этого понятия для настоящего исследования), отдельно рассматривается в заключении книги.

Имеются и другие, новаторские с теоретической точки зрения, описания японской идентичности, не задействованные в настоящем исследовании. Особенный интерес представляет работа Ксавье Гийома (2002), в которой бахтинский диалогический подход используется для интерпретации понятий kokutai (национальная форма государственного устройства) и tenko (обращение) в японской идентичности военного времени.

Несомненно, многие приверженцы обеих школ будут резко недовольны тем, что оба течения рассматриваются здесь под одной шапкой. Однако ни онтологические различия, ни подчеркнутое нежелание обеих сторон иметь что-либо общее друг с другом, ни разъяснения собственных научных позиций через противопоставление себя другому течению (например: Adler 1997, Campbell [1992] 1998: 207–227; Zehfuss 2002) все-таки не отменяют того факта, что ученых, принадлежащих к этим направлениям, объединяет общий интерес к роли идей в международных отношениях.

С методологической точки зрения между пониманием идейных факторов как конститутивных в отношении интересов и пониманием идей как сдерживающего фактора пролегает фундаментальная разница. Если считать идейные факторы конститутивными, получается, что определение национального интереса принадлежит той же дискурсивной формации, что и сами идеи, а если приписывать им исключительно сдерживающую роль, то идеи следует считать лежащими вне рамок формирования национального интереса, но вступающими с ним в причинно-следственные отношения. Каким подходом руководствуется данная работа, не совсем ясно, поскольку, с одной стороны, авторы утверждают, что политическая культура или нормы конституировали политику безопасности Японии (Katzenstein, Okawara 1993: 129; Katzenstein 1996: 5–39, Berger 1998: 18–19), но в то же время приверженность позитивизму заставляет их проводить четкое различие между идейным дискурсом и формированием политики и, по всей видимости, приводит их в ряды сторонников второго подхода при проведении эмпирических исследований, поскольку авторы стремятся объяснить, как нормы, идеи и культура влияют на понимание государством своих интересов (Katzenstein 1996: 30; Berger 1998: 20).

Этим наблюдением я обязан Эндрю Геберту.

Образованных еще при оккупации в 1950 году в качестве Сил запаса Национальной полиции и преобразованных в 1954 году в Силы самообороны (SDF).

Этим наблюдением я обязан Гленну Хуку.

В полном виде этот обзор опубликован в: Asia Cultural Studies (33) за март 2007 года под заголовком «Конструктивизм, идентичность и внешняя политика Японии: критические замечания».

Японское общественное мнение было настроено резко против войны в Ираке: 79 % респондентов высказались против и только 14 % однозначно поддержали американское вторжение (по данным телевизионного опроса канала Асахи 22 февраля 2003 года – см.: www.tv-asahi.co.jp), а поддержка присутствия Сил самообороны в Ираке резко упала после того, как стало известно об отсутствии у Ирака оружия массового уничтожения, а также в связи с ростом в Ираке сопротивления оккупационным силам (см., например, опросы Японской вещательной корпорации по поводу войны в Ираке в 2003 году на сайте NHK).

Тем самым я вовсе не хочу преуменьшить аналитических заслуг любого рода исследований нормативного контекста японской политики безопасности и связанного с ней интеллектуального и общественного дискурса. Скажем, подход, продемонстрированный Хуком (Hook 1996) в его исследовании политики безопасности послевоенной Японии и общественного отношения к ней, фундаментально отличен от обсуждаемых здесь работ, поскольку он тщательно избегает противопоставления господствовавшего до 1945 года «милитаризма» и столь же статичного представления об «антимилитаризме» послевоенной Японии. Вместо этого Хук рассматривает «милитаризацию» послевоенной Японии, которую он понимает как «находящийся в постоянном развитии процесс наращивания влияния военных» (Hook 1996: 6), а также рассматривает перемены в общественном отношении к Силам самообороны, конституции и другим вопросам, непосредственно связанным с безопасностью Японии. В результате в рамках этого исследования рождается сложное, учитывающее контекст и постоянные изменения описание политики безопасности Японии и общественного отношения к ней в послевоенный период.

Понятие «закрытых» и «открытых» идентичностей в чем-то схоже с понятием ограниченной и неограниченной серийности, предложенным и разработанным Бенедиктом Андерсоном в его работе «Спектр сравнений: национализм, Юго-Восточная Азия и мир» (1998).

Задействованный здесь понятийный аппарат не предполагает, что идентичность любого японца складывается как антитеза западному, русскому или какому-либо иному Другому. Как показал Эшис Нэнди в контексте анализа систем знания в Индии, средний индиец при конструкции своей идентичности не зависит от внешних Других (Nandy 1988: 73). Однако то же самое можно сказать о любом случае общественного знания, поскольку оно, за немногими исключениями, не разделяется всеми членами общества. Поэтому в следующих главах я рассматриваю нарративы, получившие, на мой взгляд, наибольшее распространение в обществе и, что важно, разделявшиеся теми, кто так или иначе участвовал в построении отношений между Японией и СССР/Россией.