Виталий Коротич - Застолье в застой

Через полвека после выхода в свет романа «Война и мир» с бывшими элитами, а также с балами, графьями и бытовым французским языком в основном было покончено. Со времени Октябрьского переворота 1917 года все вожди новообразованного государства и по-русски разговаривали с акцентом или с ошибками (не говорю уже про руководителей Украины, которые украинского языка не знали, хотя, как Постышев или Каганович, иногда пытались его изучать). Ошибки в речи, поведении или манерах в расчет не принимались — формирование новой элиты требует времени, а в условиях, когда, как пелось в партийной песне, «кто был ничем, тот станет всем», — тем более. Вождь украинских большевиков Павел Постышев высказывался категорично: «Было время, когда представителями украинской культуры «пар экселянс» были прежде всего кооператоры, профессора и так далее. Эпигоны их сидят ныне на скамье подсудимых на процессе СВУ. Жизнь прошла мимо них. Пролетарская революция осудила их на погибель».

Элита гибла… Зато множество людей, из которых выжгли основы тысячелетней народной этики, представления о религии, о национальных традициях, получили возможность рвануть в политику и руководство страны. Культ малограмотности стал политическим принципом; вдохновенные люмпены приняли Октябрь с полным восторгом.

Поддерживая такие перемены, Надежда Крупская подписала инструкцию всем политпросветам. Супруга вождя революции приказывала изъять из библиотек и больше не издавать труды философов, расходившихся во мнении с ее мужем. Впредь запрещалось пользоваться произведениями философов Платона, Декарта, Канта, Спенсера, Шопенгауэра… Даже философские произведения Льва Толстого подлежали изъятию. Все доморощенные философы-демократы подлежали удалению из страны, а их произведения — безусловному запрету. Питирим Сорокин в 1922 году заканчивал книгу под характерным названием: «Влияние голода на человеческое поведение, социальную жизнь и организацию общества». Тогда же он узнал, что среди выживших до той поры представителей интеллигенции снова идут аресты. Он зашел в ЧК справиться, в чем дело, и его задержали, сообщив о заочном приговоре к высылке из Советского государства. Осенью из страны без всяких судов и следствий был выслан 161 человек, вершинные представители интеллигенции: ректоры Московского и Петербургского университетов, философы Н. Бердяев, С. Франк, Н. Лосский, Ф. Степун, С. Булгаков, тот же П. Сорокин, крупнейшие ученые, журналисты, писатели… С каждого брали подписку, что он никогда не вернется — в случае возвращения смельчакам грозил расстрел на месте. Все это было продумано и теоретически обосновано задолго до высылки — в известном письме Горькому, отправленном еще в сентябре 1919 года, Ленин пишет, что интеллигенция — это «не мозг, а говно нации». Себя он, видимо с полным к тому основанием, к интеллигентам не причислял…

Мы на горьком опыте усвоили, что при любых революционных переменах наверх выбрасывается и берет власть в свои руки далеко не лучшая часть общества, причем происходит это быстро и немилосердно. Высланный впоследствии философ Питирим Сорокин писал в начале 20-х: «Три с половиной года войны и три года революции, увы, сняли с людей пленку цивилизации, разбили ряд тормозов и «оголили» человека. Такая школа не прошла даром. Дрессировка сделала свое дело. В итоге ее не стало недостатка ни в специалистах-палачах, ни в убийцах, ни в преступниках. Жизнь человека потеряла ценность. Моральное сознание отупело. Преступления стали «предрассудками». Нормы права и нравственности — «идеологией буржуазии»…»

Рубили под корень. То, что большевики звали социальным экспериментом, было немилосердным опытом, поставленным на человеческих судьбах. Миллионы людей убили, миллионы были изгнаны из страны — вся структура общества изменилась неузнаваемо. Руководители переворота разогнали парламент и сразу же заявили, что никакой демократической борьбы за власть впредь не потерпят. Ленин постоянно напоминал: «Порядочно все, что совершается в интересах пролетарского дела». Главное для новой власти было — не смущать себя предрассудками. Одессит, один из поэтов опрокинутого общества, Эдуард Багрицкий призывал:

Разгром прежних элит, не умевших жить по таким правилам, был безжалостен.

Максим Горький вспоминает, как в 1919 году он рассказал Ленину про петербургскую княгиню, которая после Октября приходила на городские кухни и требовала костей для своих собак. Не стерпев унижений, она решила утопиться в Неве, но псы побежали за ней и воем заставили хозяйку отказаться от самоубийства. «Да, этим людям туго пришлось…» — задумчиво изрек Владимир Ильич. Корней Чуковский записывает в «Дневнике», как на кухне петроградского «Дома искусств» галантно раскланиваются, выпрашивая дешевые обеды, бывший князь Волконский и бывшая княжна Урусова. «В их разговоре французские, английские фразы, но у нее пальцы распухли от прошлой зимы и на лице покорная тоска умирания. Я сказал ему на днях: «Здравствуйте, ваше сиятельство». Он обиженно и не шутя поправил: «Я не сиятельство, а светлость…»

Когда-то английский писатель Дэвид Корнуэлл, известный у нас по псевдониму Ле Карре, под которым он опубликовал несколько политических детективов, переведенных на многие языки, спросил у меня: «Почему в вашей стране люди так неулыбчивы, иногда грубят без видимой причины, бывают бесцеремонны?» В вопросе не было никакой предвзятости — Дэвид хорошо знает нашу страну и не раз писал о ней. «Представь себе, — начал я отвечать, — что у вас выслали бы из Лондона всех либеральных философов, что уехали бы многие литераторы, ученые и музыканты; кроме того, расстреляли бы всю палату лордов, всех землевладельцев и вообще всех титулованных британцев, всех обитателей Букингемского дворца, начиная с королевской семьи…» — «Не надо, — перебил меня побледневший писатель, — я понимаю…»

Три с половиной века тому назад на Британских островах Кромвель пролил королевскую кровь, но даже тогда это было после судебного разбирательства и не влекло за собой разрушения всей структуры общества. Рубка голов во время Французской революции тоже несравнима по масштабам с происходившим в нашей стране. Тоталитарные режимы, несколько раз захватывавшие власть в европейских странах, все-таки пытались прибрать к рукам и использовать уже сложившееся общество с его механизмами. На полное разрушение окружающего мира решились только большевики.

Заварив кашу, революционеры ощущали постоянный дефицит времени. Все делалось ими горячечно быстро, без оглядки: 10 ноября 1917 года была отменена петровская Табель о рангах, 22 ноября объявлено о конфискации всех меховых пальто, 11 декабря — школы отделены от церкви, 14 декабря введена госмонополия банков, 16 декабря отменены в армии все воинские звания, с 21 декабря — отменены все прежние кодексы законов. Основаны народные суды, действующие на основе «революционного правосознания». Новое общество благословляет новых хозяев жизни чинить суд и расправу. Подвыпившие люмпены, кичащиеся пролетарским происхождением, не озабоченные общечеловеческой моралью и традициями, ощутили себя представителями новой элиты и перешагивали через культурные слои, перепрыгивали через традиционную мораль, вооружаясь классовым сознанием, издеваясь над «осколком разбитого вдребезги» — поганым интеллигентом в шляпе. Позже Александр Довженко огорченно запишет, что мы стали единственным в мире обществом, придумавшим термин «гнилая интеллигенция». Слово «старый интеллигент» стало знаком отчуждения от народа, а «народные», «новые» интеллигенты, не всегда умеющие читать-писать (на Первом съезде советских писателей было несколько неграмотных делегатов), начали с того, что по-быстрому научились выступать с разоблачительными речами на политических процессах. Николай Бухарин подводит под это теоретическую базу: «Нам необходимо, чтобы кадры интеллигенции были натренированы на определенный манер. Да, мы будем штамповать интеллигентов, будем вырабатывать их, как на фабрике». Видимо, эти «интеллигенты» уже не подойдут под ленинское определение из письма вождя к Максиму Горькому.