Михаил Хлюстов - Ученые досуги Наф-Нафа

Так и было. Обилие коротких и малоудачных революций бурными ливнями с громом и молниями поносилось над Городом вычищая накопившийся академический мусор и обновляя кровь. На искусство в Париже всегда был спрос, имперская столица росла и богатела потребляя невиданное ранее количество скульптур, художественных полотен, опер и оперетт. Пресыщенные жизнью рантье находили в увлечении искусством развлечение, порой перетекающее в азартное увлечение: сегодня за бесценок купить полотно у нищего молодого художника — завтрашнего гения чьи работы оценят в миллионы. Для прижимистого француза подобный шаг кажется весьма рискованным, но ощущение риска купирует атмосфера артистического казино особенно при приеме нескольких стаканчиков абсента. Напитка «превращающего заурядность в гения, а гения — в безумца».

Париж притягивал гениев всего мира не столько перспективой коммерческого успеха, сколько толерантностью ко всему, возможностью творить и быть признанным. Творить в атмосфере «свободы», в окружении разноязыкой толпы таких же гениев, веселых богемных девиц, богатых галерейщиков. Париж — искусство «улиц и площадей». Не карнавалов или политических демонстраций, но открытых выходящих на улицу кафе или отделенных от нее прозрачными витринами.

Парижские кафе отдельный миф внутри большого мифа, выпестованный многими славными и увековеченный монументальной фреской Хемингуэя. Приятное сидение за чашкой кофе превращалось в высший вариант творчества, в спор рождающий высочайшую художественную истину. Миф, поскольку в кафе может родиться отрывок, статья, фельетон, набросок, эскиз. Все монументальное рождается в тиши, в уединении.

«Классический парижский художник» по определению беден, живет в пенале студии-мансарды, где умещаются только мольберт и лежанка, нет места и времени кухне на которой часто нечего приготовить. В коморке общаться с коллегами неудобно поскольку кто-то все время в гостях, а гостю пристало относиться к хозяину подобострастно. Здесь не до свободы мнений.

Папаша Хэм утверждал что ходит в кафе исключительно писать (хотя и не очень в это верится), поскольку дома дети кричат, жена вечно стирает сопливые носовые платки вместо веревок для просушки приклеивая их к оконному стеклу полностью убивая этой бытовой деталью всякое писательское настроение. За мраморным столиком со стаканом рома в руке ты мужчина, рыцарь в своей крепости, в воображении своем бродишь по просторам саванны, рыщешь яхтой в волнах бушующего океана строчка за строчкой ложащихся на белую бумагу. Хэм очень сердился когда к нему подсаживались поболтать знакомые, отвлекая от чистого листа.

Таков миф парижских кафе где мраморная крышка столика с серыми прожилками превращается в разложенную карту мира, рюмки с изумрудным абсентом что через минуту замутит хрустальный цилиндр воды, бокалы кроваво-красного вина, черный кофе в дымящееся черное зеркало которого можно смотреться словно в бездну. Средь сих жертвенных сосудов небрежной рукой раскиданы листы бумаги с быстрыми набросками: планы всемирных завоеваний, строительства империй искусства, чертежи «бомб» что взорвут старый мир. Чуть измяты листы с разноцветными разводами напитков, но листы исписаны бисерным почерком писателей, размашистыми стопами поэтов, быстрыми угольными набросками или сумасшедшей скачкой закорючек нот по пяти линиям нотного стана.

О, «парижские кафе»! столь отличные от венецианских флорианов, куда приходят просто приятно провести время, насладиться деликатесами, вином, коньяком и кофе, отдохнуть от трудов праведных хотя до совершенства искусство «отрыва от искусства» доведено в кафе венских; от «московских» кабаков, куда заглядывают вроде бы «посидеть», но на самом деле нажраться во всех смыслах этого слова, устроить разгул — некое подобие призрачного праздника, который возможен только в мечтах, а в жизни получается массовая гулянка с непредсказуемыми последствиями; от «нью-йоркских» баров, куда тянет народ на деловые встречи, но чаще насладиться одиночеством. В парижские кафе приходят «жить полной духовной жизнью» словно в храмы с обильным причастием, где ритуал и служба всегда один бесконечный спор «об искусстве».

Проза парижских кафе тоже тень «прозы Парижа». Мифологическое представление о «наследнице славной Лютеции» — лучезарный, залитый солнцем свободы город, словно светящийся изнутри в противовес «туманному Лондону». В силу близости к морю, к теплому Гольфстриму Париж тоже часто погружен в туман, зимой стыл и пронизывающе холоден. Каждый третий день дождлив. Кафе функционально необходимы чтоб согреться порцией коньяка или кальвадоса, взбодриться чашкой кофе. При перенаселенности в свое время заставившие тянуться дома вверх и обживать мансарды, кафе стали местом соседских встреч, своеобразными клубами в том числе и «клубами по интересам». В эту атмосферу и внедрились со своими «интересами» художники.

С «бедного художника» трактирщик (этакий образ доброго но расчетливого парижского «папаши») мало что мог взять разве что полотно. Вместо картины лучше хрусткое полотно купюры что в карманах художника редкий гость. Полотно неизвестного художника не деньги, а билет лотереи срок розыгрыша которой неизвестен и шансы на выигрыш не так уж велики. Трактирщику нужны завсегдатаи с полными карманами. Нужны богатые посетители — «богема», где пребывают личности с тугими кошельками и с гениальностью во взоре, ведущие умные разговоры, со всеми знакомые, всюду вхожие, «очень талантливые», только есть одно маленькое «но»… но никто никогда не видел хоть наброска их рук, хоть одной стихотворной строчки. Таких типов обоих полов обретается во множестве, вечно толкующихся, вечно мешающих работать «настоящим художникам».

Самые выдающиеся из богемных бездельников донаторы или вообще меценаты. Тонкие ценители прекрасного самые прекрасные из зрителей, поскольку не вкладывают деньги в искусство, не ждут приращения капитала но каптал тратят. Тратят на искусство. Пусть обычно меценат надутый индюк, жертва самолюбования, самообольщения, самообмана и саморекламы. Sint Maecenates, non deerunt, Flacce, Marones [78] (лат.) были бы меценаты, а в поэтах недостатка не будет . Равно в посредниках — содержателях и содержательницах салонов, людей малоталантливых на ниве искусства но талантливых в общении, благотворительном бизнесе, и в устройстве личных дел. Верхний слой богемы, «сливки общества».

«Богема» терпима буржуа пока приносит доход, пока завораживает своей вольностью, пока в кафе на нее ходят поглазеть обыватели. Так и протекает жизнь. До поры, пока парижане не начнут выкидывать мебель на улицу и строить баррикады, пока Делакруа не напишет «Свободу на баррикадах».