Михаил Хлюстов - Ученые досуги Наф-Нафа

Брезгливо не принявших золотое ярмо государственного культпросвета то же государство продолжает кормить если не с рук, то из кормушки. Голодный художник — «злой гений», сытый — гений самодовольный. Частный покупатель редок, а расписывать стены и рисовать аршинные плакаты вы не желаете. Что ж! хоть соблюдайте правила игры. Государственные музеи распахивают свои объятья скупая пейзажи и натюрморты, анималистику, жанровые и фольклорные сценки, портреты, исторические полотна. Издательства заказывают графику и книжную иллюстрацию, размещают заказы на лирику поэтов, романы «про жизнь» в подражание классикам, сборники юмористических рассказов, разнообразных писаний для детей, переводы, сказки. Даже газеты и журналы не прочь заполнить свои «подвалы» добротно прописанной беллетристикой, фельетонами, очерками. На жизнь, «на хлеб с маслом» хватит подавляющей массе художников-писателей, что желает жить сообразно представлениям о материальном достатке «духовной элиты» не желая при этом пачкать совести и рук. Пусть себе чешут языки на кухнях или на верандах дач, костеря существующие порядки. Своим «четным заработком» они, возможно, делают больше чем набившие оскомину пропагандисты: создают иллюзию нормальной жизни, в том числе и культурной, навевая на обывателя покой, и столь необходимое тому чувство уюта. Хоть отчасти.

Империя в период экспансии самодостаточна в том числе в культуре, в «большом стиле», хотя достаточность ее динамична. Подобно магниту, империя втягивает богатства провинций, всего света, в том числе богатства культурные. Монолит начинает идти трещинами, внутри него разгорается культурная борьба. Наступает «спокойная» — «мудрая» фаза эклектизма, наслаждения богатством. Империя от жесткого насаждения имперского стиля может перейти к известному плюрализму. В начале славных дел «иное» невозможно, имперский стиль необходим для утверждения империи, то есть для стадий становления и развития. Наслаждение богатством предполагает процессы интимные, частные. Государство начинает смотреть сквозь пальцы на вольности художников, поощряя их в «экспортном» варианте. Но рано или поздно хаос вольности источит империю изнутри, она рассыплется оставив в память о себе громады имперских колоссов.

«Москва» — Система рухнула, но вновь и вновь ищет своего возрождения в официальных формах. Дело не в уровне таланта того или иного соискателя, дело в самом принципе. В системном подходе. Поскольку в каждом желании возродиться, в каждом массовом стремлении есть множество привлекательных сторон и положительных качеств.

Но так ли стремление к «большому стилю» присуще только имперскому? Закладывая новый монумент в уездном городе N, не проращивает в своей душе местный градоначальник семена его, посеянные властью, мня свой город пусть маленькой, но столицей?

В расцвет движения битников, особенно в бурные 60-е казалось что новым «Парижем» станет Нью-Йорк. Еще бы! Одних художников в нем почти 100 000 (сто тысяч!). Париж никогда не мог похвастаться и половиной этого количества, не говоря о Москве под конец «застоя» набиравшей чуть более 8 тысяч художников и скульпторов считая «несоюзных».

Но град Нью-Йорк не «Париж», он самостоятельное явление где приживается только авангард, где коммерция от искусства есть самостоятельное искусство.

Система коммерции порождает «богему» эшелонированную, иерархизированную, изъеденную конкуренцией и поиском хлебных покупателей. В ней перейти в надстоящий класс весьма непросто. Рынок рождает интенсивное производство, вал «раскрученных» талантов, где тут до свободного течения мысли и обмена идей. Mediocribius esse poetis Non homines, non di, non concessere columnae [107] (лат.) поэту быть посредственным не позволят ни люди, ни боги, ни книжные лавки . Свобода творчества декларируются, на практике авторов просто разово нанимают на очередной проект под конкретный, жестко оговоренный по содержанию и смете заказ. Солидному покупателю не нужны проститутки от искусства, ему потребны мастеровые. Желателен автор с именем, обязателен договор и денежки в срок. По заверению многих «людей творческих» в Нью-Йорке очень хорошо работается, однако жить неуютно. «Жить» в их представлении почти что синоним «общаться».

В принцип возводится так ужасающий «бедного парижского художника» коммерческий успех. Свобода «Нью-Йорка» прежде всего свобода рынка. Покупатель признает талант платя звонкой монетой, критикует не покупая.

На первый взгляд искусство «Нью-Йорка» родилось из простого малевания вывески над лавкой. Тот самый рецепт богатства про который «знает» бедный парижский гений. Рецепт действенный, пока большинство увлечено деланьем «чистого и высокого искусства», нацелено на создание шедевров и совершение революций. При иных ориентирах масса талантов приливает в коммерцию и все невероятно усложняется. Нарисовать вывеску дело нехитрое покуда вывеска примитивна. Но когда кисти прикладывают мастера? Когда предложение превышает спрос? Реклама становится искусством, причем весьма сложным и утонченным. Одновременно само Высокое Искусство превращается в рекламу. Всякое произведение делается рекламой стиля, формы, направления, но, прежде всего самого художника. «Я» как бренд, как торговая марка. Динамика развития искусства равна скорости «раскрутки» товара на vanity fair [108] (англ.) ярмарка тщеславия .

На рынке идеи обретают твердую цену, продаются. Не парижское ателье с «эксклюзивом», здесь процветает плагиат, откровенное воровство раз коммерческий успех главный критерий, а способы его достижения вторичны. Здесь, в «городе «желтого дьявола» художественные идеи «свободно обмениваться» могут только на рынке посредством купли-продажи, регулируясь политэкономическими законами, в отличие от «Парижа» где новые идеи устанавливают новые законы жизни, где mens agitat moles [109] (лат.) мысль приводит в движение материю .

Dura lex… закон суров, поскольку закон, и противоречив при этом. С одной стороны товар должен быть технологичен и легко продаваем массе покупателей. Покупатель не дурак, он покупает штучный товар под названием «искусство». Художественный рынок в обществе дублей, дубликатов, конвейеров, дешевых штамповок, массового производства изобретает универсальный бренд «искусство», каждый артефакт которого неповторим, потому обладает только ему одному присущему качествами и способами оценки. В типовом мире конвейерных моделей и номерных каталожных марок всех окружающих человека вещей каждый может приобрести уникальную, неповторимую, «только для него предназначенную вещь». Искусство начинает продуцировать «неповторимые» поделки, что растут в цене год от года. Прекрасный механизм, самый выгодный объект приложения капиталов, сулящий самые большие проценты. Единственное ограничение объем самого рынка искусств пухнущий год от года.