Михаил Хлюстов - Ученые досуги Наф-Нафа

Безусловно сегодня новые мелодии появляются, но уже не стол часто. Еще реже «выходят в хиты». Их аудитория ограничена поэтому нет «механизма их продвижения на рынок». А механизма нет, поскольку нет «спроса». Платежеспособного спроса. Довольные нынешнем положением «массы» и «элита» не жаждут перемен, хотят чтобы умножались «блага», особенно технические, чтобы возрастало потребление, система их производящая сохранялась неизменной. Менялась «форма» но не «содержание».

Аналогичная ситуация сложилась в литературе основной вал которой помимо instant books [119] (ам. англ.) «мгновенные книги», по аналогии с быстрорастворимым кофе. Упрощенные спекулятивные толкования текущих политических событий, скандальные биографии звезд политики, спорта, шоу-бизнеса все те же «дамские» романы, детективы, триллеры, авантюры и маскирующиеся под «серьезную» литературу их производные. Их основа нехитрый сюжет, понятный домохозяйке, картонные клишированные герои, ритмичный, упрощенный «хорошо проглатываемый» язык. Полная аналогия «поп-музыке». Противовес — «серьезная» литература построенная на интеллектуальной игре, изощренности языка, запутанной композиции — скачки во времени и в пространствах всех видов на деле оказывающихся воображаемыми, на фантасмогорических образах, порой на абсурде, почти всегда на патологии сознания. Постмодернизм. Единственное что «западло» в «высокой» литературе — четко прописанный сложный сюжет, изгнанный совершенно. Совсем как в «современной классической музыке», да и во всех иных жанрах искусств тоже. В кино, на телевидение, скульптуре, архитектуре. Есть мастерство, но нет «мелодии».

Рынок утилизировал революционные порывы. Революция альтруистична, следовательно «даровой», бросовый товар. Даровое по определению продать нельзя — его никто не купит. Например, приглашение Диего Риверы в рокфеллеровкий центр. Феска еще до окончания работы над ней была признанной гениальной, «вершиной творчества Риверы» и оказалась тут же разбита за «коммунистическое содержание».

Государство же по классическому определению «свободного рынка» не может выступать товаропроизводителем. Только потребителем и донатором. Поэтому не может хозяйничать на художественном рынке.

Из этого следует что «обладающий безграничной свободой творчества художник» может творить все что вздумается. При этом художник состоится только в случае если его купят, причем купят публично — как хорошо разрекламированный товар. Поэтому автор не должен творить в классической манере, не должен совершать революций в искусстве и в общественной жизни, не должен предаваться патриотическим порывам, равно как и религиозным. Не стоит заниматься массовой продукцией, чтобы не затеряться в многотысячной толпе себе подобных. Остается только l’art pour l’art [120] (фр.) Искусство для искусства в самом ни на есть «чистом», то есть концептуальном виде, конечной фазой которого является посмодернизм — вольно брать из всего мирового наследия «кирпичики», складывая из них все что вздумается. Эклектика на концептуальной основе, не имеющая ничего внутри, поскольку если будет нечто «внутри» — то это будет завуалированная классика, модернизм, или соцреализм прибегать к которым не стоит по определению. Свобода есть, но реальные возможности реализации ее лежат в узком русле.

Столь пугающий имперское единство хаос не деле оказывается не столь опасным, поскольку приводит к тому же — к единообразию. Противоположности тоталитаризм — либерализм несмотря на свою непримиримость приходят к схожим результатам, поскольку лежат вне рамок искусства, но в политической и экономической плоскостях.

Спор же: «Венеция» — «Париж» есть спор самого поля искусства, хотя «Венеция» больше тяготеет к Империи, как к отбору устойчивых форм, а «Париж» — к Свободе поскольку предпочитает формы изменчивые: Как место революционное «Париж» может спровоцировать Революцию, развитие которой неизбежно приводит к диктатуре, превращающую «жилище муз» в тоталитарную «Москву». Берлин времен Веймарской республики соперничавший в творческих исканиях и кипении культурной жизни с тогдашним Парижем очень скоро превратился в монолит «арийского искусства».

Увы, «Нью-Йорк» для реального города Нью-Йорка, пожалуй еще хуже чем имперская «Москва» для Москвы. Основанный в XVII столетии город не сохранил ни одного здания от первого века своего существования, лишь пару строений от века следующего, и небольшую часть застройки XIX века где ныне обитают те же художники. Ставшие нерентабельными строения безжалостно сносятся, за каждое более-менее «культовое» задние культурной общественности приходится сражаться. Нью-Йорк постоянно обновляется, избавляется от исторического и культурного наследия в угоду сегодняшней моде и прибыли. Рыночные механизмы еще более безжалостны чем прихоти «великих диктаторов», чем вкусы и воля отдельного человека или партии. Хаос разъедает кристаллические структуры, образуя новые наносы. Хотя к проектированию новых небоскребов привлекаются лучшие архитекторы, дизайнеры и художники — концепция «стеклянного столба» оставляет не такой уж большой простор для «архитектурных излишеств» или художественных фантазий. Мир потребления признает только «сегодня» и ближайшее «завтра», предполагая что здания сколь хороши бы они ни были, будут снесены после истечения срока годности или еще раньше если подскочит цена на землю. Нью-Йорк не способен создавать «вечные ценности искусства», поскольку рынок не ориентируется на столь большие сроки. «Вечность» для рынка синоним слова «никогда». «Нью-Йорк» слишком похож на живой организм, в котором все клетки обновляется помногу раз, то есть рождаются, делятся, отмирают, сам организм тем не менее продолжает жить.

Где же истина? Что же является «истинным искусством»? Об искусстве судят по его высшим образцам — созданиям гениев. Как «выходят гении»? В «Венеции» искусство по определению аристократическое. Именно аристократия — главный принцип организации. «Просвещенная верхушка». Избранный круг допускающий в свою среду столь же избранных, что не отменяет сложной закулисной борьбы кланов, групп, партий. «Заговоров» как главной формы существования аристократии. Покупатель — тоже аристократ. Просвещенный, богатый, родовитый. С врожденным и прилежно воспитанным «чувством прекрасного». Он доверяет выбору иной — «художественной аристократии». Истинный гений конечно ломает такую систему — обычно он не вписывается в клан, группу. Выделяется из цеха и существует одиночкой, сопровождаемый только учениками. Оценить его могут тоже только «одиночки». Даже во времена Да Винчи и Бах таких оказывалось немного.