Михаил Хлюстов - Ученые досуги Наф-Нафа

Много чего натворил человек причем на разных этапах выступая то как катастрофический разрушитель, то как созидатель, как охранник дикой природы и преумножитель жизни, как блюститель природных законов и самый отъявленный их нарушитель. Очевидно что человек действовал на многих этапах и во многих случаях по совершенно разным программам. Если встречался с неограниченным ресурсом, то вел себя как «первобытный коммунист», а при жестком ограничении всех ресурсов пытается жить в гармонии со средой, и все же попытался заменить природную среду искусственной, создать цивилизацию и «зажить по-человечески».

Существо универсальное, инструмент абсолютный не в собственных руках (это очевидно), и не в божьих (что скорой всего). В руках Жизни. Остается понять зачем этот универсальный инструмент нужен Жизни, что невозможно узнать пока нет ответа, зачем нужна сама Жизнь. Такой вопрос является сущей абстракцией для Человека, поскольку отводит ему роль сержанта бесчисленной армии. Человек же привык ставить себя Caput mundi [189], что самонадеянно, но очень практично.

Большей частью человек или оглядывается назад или озирается вокруг себя. Касательно будущего он более всего озабочен вопросом, как сохранить и преумножить. Были светлые головы познавшие наверно в чем смысл жизни и навевавшие золотые сны о прекрасных, столь же светлых и разнообразных будущих. Только скептики говорили: все это зря, что это сказки для детей рассказанные с единственной целью чтоб в своем беспросветном настоящем люди вконец не отчаялись, не оскотинились, но бодрились стройными рядами маршируя навстречу заре. Тысячелетние марш-броски к светлому будущему неизменно заводили в тупики, вызывая все большее уныния из которого выводил и строил в колонны очередной пророк.

От чего-то рассуждения о смысле жизни хороши в двух случаях: у тихого камелька в зимнюю ночь или под дулом пистолета. В последнем случае мысли коротки как полет пули, хватает лишь сказать себе что ты лично прожил жизнь не напрасно… или наоборот.

У огонька спокойней. Со стаканом глинтвейна после ужина из зажаренного на вертеле фазана политого чем-то очень пахучим, с покалыванием уставших за день мышц шерстью толстого свитера, под мерное покачиванье кресла-качалки, под вой ветра с горных вершин за толстыми бревнами коттеджа, меж непринужденно текущей беседы с разогретым винными парами соседом «случайно» оказавшимся профессором социологии и доктором философии рассуждающем о «конце истории» и «финале философии», выстраивающего силлогизмы под блеск глаз в полумраке, блеск глаз девиц приглушенно и придурковато хихикающих, ничего в разговоре не понимающих, но кажущихся обольстительными. Под все это философское спокойствие на ум приходят удивительные мысли, суть которых проста: «что еще человеку надо? Nulla est homini causa philosophandi, nisi ut beatus sit [190]».

Потрескивание поленьев в камине пробуждает вспоминания о совсем ином вечере в тайге, когда заваливаешься в стойбище среди ночи ужасно довольный, что выбрался из этой круговерти, а казалось бы полная безнадега. Крепчающий мороз, вой волков вдали и скрип снега под лапами кружащей неподалеку росомахи, торопливое перебирание примерзающих к ладоням латунных гильз: пули и картечь в карман, дробь в сумку — не пригодится. Колдовство проводника ханта над безнадежно сломавшимися мотонартами. Все это было час назад, а сейчас ты уже греешься у маленькой поленицы дров зажженной прямо на земляном полу, прихлебываешь суп-бульон вылавливая из него куски мяса белой куропатки, сознавая что уже сутки ничего не ел, в жизни не ел ничего вкусней такого мяса. И слушаешь рассказ спутника-ханта своим соплеменникам, как ловко застрелили выдру, еще пару белок. И так вскользь: засели в болоте, поломались, но все обошлось. Про хищное зверье ни слова. Старик хант в углу кивает головой и цокает языком, в его прищуренных хитрых глазах проблескивают искры знания: «Пустяки, в жизни и не такое бывает».

Сильнее крепкого отдающего дымом чая, горячей еды, огня и душевного тепла простых людей тебя греет сознание: не замерз, не сожран дикими зверьми, что все обошлось очень удачно. Думаешь еще: «У этих людей такое счастье почти каждый день». Primum vivere, deinde philosophari [191]!

Два очень похожих по температуре за окном и по погоде вечера, а какая разница! Закрадывается подозрение, что там в тайге ты знал о жизни больше и понимал ее глубже чем среди замысловато сплетенных доказательств и безупречно выстроенных силлогизмов. Уж не забыли мы что-то подобно Zauberlehrling [192]. Забыли нечто не позволяющее нам понимать простые вещи. Можем ли сказать подобно Экзюпери: «Я понял: солнце, лес, поля».

Воистину, в первобытном обществе есть все, что будет, но в руках у них нет почти ничего. Этого «ничего» достаточно, чтобы жить.

Сколько сказано-пересказано о детских и старческих болезнях. О болезнях вообще! Миллионы томов, библиотеки в фундаменте медицины. Институты, научные центры, клиники, учебные заведения, профессура, звания! Монстр, монолит! Есть, конечно, уязвимые места для критики: рак, СПИД, гигантские расходы. Но это так — мелочи, поскольку каждый аргумент побивается козырем: они вылечивают, они врачуют, сохраняют и продлевают жизнь, борются с эпидемиями, вытаскивают людей с того света пачками, с помощью горы накопленных за тысячелетия знаний.

Не ведающий основ медицины простой смертный покорно опускает голову стоит почувствовать легкое недомогание непонятной этимологии. Предчувствие неизменно подкатывает что-то нехорошее, в душе шевельнулся страх смерти. Незнание подогревает страхи. Если недомогание не отступает, переходит в боль — человек со всех ног мчится к врачам, если есть чем бежать. Бежит от тайны своего организма.

Если вылечили, тем самым указав способ врачевания, то при возвращении симптомов больно может заняться самолечением. Сам себе лекарь. Знаток, эксперт познавший болезнь на собственной шкуре. Facile omnes, cum velemus, resta consilia aergotis damus [193]. Особенно человек любит лечиться от насморков и простуд. Здесь у каждого свой собственный рецепт, своя метода. Но, как говорят мудрые китайцы: «Человек властен против болезни, но не властен против судьбы».

В описании феномена болезни важно не впасть в крайности, первейшая из которых сугубо медицинская, глубоко профессиональная. «Симптом — болезнь — лечение». Нет слов, пожалуй, это самый разумный подход, для тех, кого все, или почти все, в жизни устраивает. Равно для вставших на край. Методологически постулат медицины прост, но реализация его сложна и трудна чрезвычайно. Постулат этот: «причина — следствие», позволяет все в жизни разложить все по полочкам, разгрести по кучкам мусора. Вжик! — болезни детские, вжик! — инфекционные, вжик! — гинекология. Medicina fructuosior ars nulla! [194]Вжик! — онкология. Стоп! Прагматика данности, конкретики болезни превалирует, равно как смирение с болезней (со смертью?) и противостоящего смирению страха. Есть болезнь — надо лечить, иначе рано или поздно окажешься во гробе. Просто и понятно, остается доработать кое-какие мелочи.