Ирина Паперно - «Кто, что я» Толстой в своих дневниках

Дю Преля особенно интересовали ретроспективные сновидения, в которых «начало и конец сновидения совпадают во времени» (52), а следствие предшествует причине (85). Он упомянул среди других известных примеров, сон Наполеона о переходе Тальяменто, описанный Гарнье, и сон Мори о том, как он был казнен на гильотине (83-84), а также привел несколько собственных снов такого типа. Как и Толстой после него, Дю Прель рассматривал такие сны как эмпирическое свидетельство «учения Канта об исключительно субъективном значении формы времени» (52), и он постоянно апеллировал к Шопенгауэру, а также к Эдуарду фон Гартману, автору «Философии бессознательного», также исходившему из Шопенгауэра.

Неизвестно, знал ли Толстой о Дю Преле, но эти идеи были широко известны в конце века 12281. Рассуждая в том же ключе, Толстой пошел еще дальше, чем Дю Прель, предполагая, что ретроспективные сны являются моделью того, что будет при пробуждении к будущей жизни, хотя он и понимал, что сказать о том, что будет после смерти, не имеет права.

Через год после того, как Толстой написал эти слова («хотелось бы сказать это, но не имею права»), 26 октября 1910 года (за два дня до ухода из дома), ему приснился еще один ретроспективный сон, и он описал его в письме к своему духовному ученику Владимиру Черткову:

нынче во сне испытал толчок сердца, который разбудил меня, и, проснувшись, вспомнил длинный сон, как я шел под гору, держался за ветки и все-таки поскользнулся и упал, - т. е. проснулся. Все сновидение, казавшееся прошедшим, возникло мгновенно, так одна мысль о том, что в минуту смерти будет этот, подобный толчку сердца в сонном состоянии, момент вневременный, и вся жизнь будет этим ретроспективным сновидением. Теперь же ты в самом разгаре этого ретроспективного сновидения. - Иногда мне это кажется верным, а иногда кажется чепухой (89: 230).

Этот замечательный сон реализует метафору жизненного пути, которую Толстой использовал в своей «Исповеди». В его сне «я» идет под гору, т. е. приближается к концу жизни, и нисхождение прервано пробуждением. При пробуждении Толстой - теперь уже не герой, а автор и читатель сна - понимает, что вся его жизнь была иллюзией, подобной ретроспективному сновидению. Не то же ли наступит при смерти? В письме Толстой выражает сомнения в своей теории, признаваясь, что иногда это кажется ему чепухой. И тем не менее в другие моменты - как мы знаем из дневника - он верил в эту возможность. В письме Толстой упомянул и другой сон, который приснился ему в эти дни, - «прелестное художественное сновидение» (89: 230) 12291. Чертков воспринял идеи учителя совершенно серьезно и пересказал его ретроспективное, метафизическое сновидение в своей книге о смерти Толстого 12301. Это последний известный нам сон Толстого. Опубликованный Чертковым, он приобрел статус пророчества.

Книга жизни: «она только написана на времени»

Вспомним, что молодой Толстой хотел превратить себя или хотя бы один день своей жизни в книгу, «чтобы сам бы легко читал себя и другие могли читать меня, как и я сам» (1: 279).

Отчаянье охватило его, когда он попытался, «чертя по бумаге буквы», описать себя в дневнике (46: 65)* 23**. Мы видели, что это отчаянье не покидало его до конца жизни. В поздних дневниках, размышляя не только об ограниченных возможностях повествования, но и о лимитированности понятия «я», Толстой тем не менее вернулся к знаменитой метафоре

Г2321

«книга жизни» .

В 1888 году (в котором ему исполнилось шестьдесят лет) Толстой сделал в дневнике замечательную запись. В свете обновленного им христианства земная жизнь представлялась ему именно книгой, но при этом встал вопрос и о книге другой жизни:

Думал: жизнь, не моя, но жизнь мира с тем renouveau христианства со всех сторон выступающая, как весна, и в деревьях, и в траве, и в воде, становится до невозможности интересна. В этом одном весь интерес и моей жизни; а вместе с тем моя жизнь земная кончилась. Точно читал, читал книгу, которая становилась все интереснее и интереснее, и вдруг на самом интересном месте кончилась книга и оказывается, что это только первый том неизвестно сколь многотомного сочинения и достать продолжения здесь нельзя. Только за границей на иностранном языке можно будет прочесть его. А наверно прочтешь. - (50: 4, 24 ноября 1888).

Сейчас, когда ему кажется, что он дочитал книгу своей земной жизни до конца, Толстой старается представить книгу неземной жизни, и известная метафора приобретает новый характер: написанная за границей между жизнью и смертью, это будет другая книга - на иностранном языке.

В 1909 году Толстой вновь обратился к метафоре «книга жизни», на этот раз в контексте своих размышлений об иллюзорном характере времени:

Времени нет. Есть моя жизнь. А она только написана на времени. Есть сочинение, а нет строк, букв. Оно написано только посредством строк и букв. И то, что хорошее сочинение написано строками и буквами, никак не доказывает того, что дальнейшие строки и буквы книги будут продолжать сочинение или составят подобное же сочинение (57: 19, 2 февраля 1909).

В этой записи книга жизни представляется Толстому написанной на времени (как на бумаге), и он думает, как и в 1888 году, о продолжении - о книге другой жизни, после смерти, которая будет написана иначе. Если молодой Толстой сожалел в своих дневниках о трудности выражать себя, чертя буквы на бумаге, то старый Толстой, отставной романист, сомневался в том, что книга новой жизни будет подобным сочинением - и тем не менее продолжал пользоваться привычной метафорой.

«Круг чтения»: «сознание Льва Толстого заменить сознанием всего человечества»

В последние годы жизни Толстой интенсивно работал над составлением альманахов для ежедневного чтения. Эти календари содержали и мысли самого Толстого, и афоризмы, заимствованные из произведений разных авторов (многие из которых Толстой существенно переиначил). Для Толстого, как он описал свой проект Владимиру Черткову в июне 1885 года, эта работа - делать «выборки из книг, которые все говорят про то одно, что нужно человеку прежде всего, в чем его жизнь, его благо» - позволяла «входить в общение с такими душами, как Сократ, Эпиктет, Arnold, Паркер» (85: 218).

Идея такого альманаха возникла у Толстого уже в середине 1880-х годов, но он приступил к работе в 1902 году, во время тяжелой болезни. Лежа в постели, он каждый день отрывал листки стенного календаря и прочитывал помещенные в нем изречения разных мыслителей* 233*. После того как с этого древа жизни все листы были сорваны, Толстой решил посадить свое собственное. В последние годы жизни составление календарных альманахов было едва ли не главной задачей дня. Едва доведя до конца первое такое собрание («Мысли