Андрей Чернов - Смерть поэта (Серафима Теплова, Рылеев, Лермонтов и Николай I)

Не зная друг о друге, Пушкин и Лермонтов оба примеряют «к себе» голодаевскую могилу. Пушкин описывает свое посещение подмытого хладной пеной островка, свой утлый челн, волновую погоду, «берег дикий» и место рыбачьей стоянки (а это уже точный топографический ориентир, ведь на плане, изданном в СПб в 1828 г., на всей Малой Неве только здесь отмечена и подписана «Избушка рыбаков»). Вот и Лермонтов говорит о своей гибели и о проклятой могиле на «диком берегу». (По нестранному сближению у обоих совпадет даже эпитет!)

Купеческая дочь Серафима Теплова профессиональным поэтом не стала. Шестнадцати лет она вышла замуж за почтового чиновника Дмитрия Федоровича Пельского, который в 1840 г. занял должность почтмейстера в Дмитрове, выпустил две книжки по почтовому делу и вскоре умер.

Как сообщает Р. Б. Заборова, в начале 1860-х С. С. Пельская была «бедна, как не знаю кто» (отзыв современника). Памятуя о ее знаменитой элегии, прогрессивные литераторы времен тогдашней «оттепели» даже выделили ей однажды вспомоществование – несколько десятков рублей.

Комментарий к новейшему собранию стихов Николая Языкова называет ее «третьестепенной поэтессой, сестрой Н. С. Тепловой». Примечание это не вполне случайно. Языков с сестрами Тепловыми общался, в альбом Серафимы в 1831 г. он даже вписал посвященные ей стихи: «Я знаю вас: младые ваши лета…» Можно предположить, что и элегия Серафимы Сергеевны – ответ не только на предсмертное письмо самого Рылеева, но и на тайные стихи самого Николая Языкова, вернее, на одну их строку, с которой юное поколение никак не могло согласиться по свойственному молодости максимализму. Еще раз напомним эти стихи:

Не вы ль убранство наших дней,

Свободы искры огневые,–

Рылеев умер, как злодей!

О, вспомяни о нем Россия,

Когда восстанешь от цепей

И силы двинешь громовые

На самовластие царей!

Языков, конечно, не мог полагать, что это его восьмистишие приведет к столь серьезным, впрочем, не для него самого последствиям. Не знал они того, что в каземате незадолго до казни Кондратий Федорович Рылеев выцарапал на донце оловянной тарелки четверостишие, словно бы впрок отвечающее Языкову:

Тюрьма мне в честь – не в укоризну,

За дело правое я в ней.

И мне ль стыдиться сих цепей.

Когда ношу их за отчизну?

Впрочем, и это совпадение, видимо, вполне объяснимо. Ведь оба – и Рылеев, и Языков помнили строки из «Шильонского узника»: «Удел несчастного отца – за веру смерть и стыд цепей». Из того же источника Пушкин черпал и для своего «Ариона». «Нас было много на челне» – это парафраз из Жуковского: «Нас было шесть, пяти уж нет».

Да, Карамзин прав, и «порядочный человек не должен подвергать себя повешению». Но молодость России с Карамзиным всегда не соглашалась.

Список восьмистрочной элегии Серафимы Тепловой сохранит в семейных своих бумагах вдова Рылеева. Вместе с ними попадут эти стихи в собрание Пушкинского Дома.

Дата смерти С. С. Пельской неизвестна, могила затеряна, стихи, как и сам ее подвиг, – забыты.

При жизни поэта преследует шепоток сплетен. Когда поэт умирает, сплетни под именем Легенды или Версии перекочевывают в мемуары и исследовательские труды. Каким видели Лермонтова люди николаевской эпохи? Мрачным, дерзким, надменным: если не Демон, то уж точно Фаталист.

Однако откроем словарь языка поэта. Какие слова у Лермонтова – самые любимые? Возьмем лишь те, что употреблены в его стихах и прозе более пятисот раз. Что это за слова? Гибель? Рок? Разрушение?

Ничуть. Любимые лермонтовские глаголы: знать, любить, хотеть, видеть, говорить, жить. Существительные – душа, сердце, жизнь, Бог, слово, люди, человек.

Про страдание и смерть поэт говорит в пять, десять раз реже, чем про жизнь и любовь.

* * *

Возьмем для модели, скажем, такую ситуацию: 22 июня 1956 года собирается компания офицеров-фронтовиков. Надо ли объяснять, по какому случаю сходка? Разумеется, не надо: дата говорит сама за себя – пятнадцатая годовщина начала войны…

У людей XIX века были свои «знаменательные даты», и то, что Пушкин называл «странными сближениями», может объяснить некоторые «странности» российской истории.

15 июля 1841 года на окраине прифронтового кавказского города Пятигорска отставной майор Николай Мартынов застрелил поручика Михаила Лермонтова. Случилось это между шестью и семью часами пополудни.

Для поединка были выбраны дальнобойные пистолеты Кухенройтера, на десяти шагах смертельные.

Вот, пожалуй, и все, что мы достоверно знаем о той роковой дуэли.

Все прочее – разноголосица недомолвок и лжесвидетельств, слухов и домыслов.

Два десятилетия я нахожу все новые и новые «нестыковки» этого сюжета. И все они имеют лишь одно объяснение: слишком уж страшная для современников тайна лежала на всей этой трагической истории.

Попытаемся же ее приоткрыть.

Начнем с условий поединка. В черновике показаний Мартынова они одни, весьма жесткие и кровавые (каждый имел право на три выстрела), а в беловике – совсем другие: стрельба с пятнадцати (а не десяти шагов), да еще с расходом по десять шагов от барьеров и без возможности подозвать противника к барьеру после его выстрела.

Кто надоумил Мартынова изменить собственные показания? Неужели следователи? Но им-то зачем брать грех на душу?

Второй, казалось бы, еще более простой вопрос: кто был секундантами на том поединке?

И это неизвестно. В официальных документах секундантов два – Михаил Глебов и Александр Васильчиков. Васильчиков на следствии назвал себя секундантом Лермонтова, а Глебов – Мартынова. Но в том же году Глебов в частном письме давал, как указывают лермонтоведы, «обратное распределение функций».

Лгут, – надо заметить, – оба. По мемуарам мы знаем, что решено было скрыть имена еще двух секундантов – Алексея Столыпина и князя Сергея Трубецкого. (Их к делу не привлекли, а просто выслали из Пятигорска). По всему выходит, что Глебов и Васильчиков были секундантами Мартынова, а лермонтовскими «негласными секундантами» (термин по дуэльному кодексу невозможный) были Столыпин и Трубецкой.

Считается, что их участие скрыли, потому что обоих ненавидел царь.

Но если следствие не установило самого элементарного, чего же тогда стоит все остальное дознание?

Впрочем, обвинить следователей в нерадивости и непрофессиональности нельзя. Только профессия у них какая-то другая: берут инициативу в свои руки, сами сочиняют заведомо лживую версию и едва ли не под диктовку заставляют излагать ее участников дуэли. А наиболее опасных вообще прячут.