Джеймс Пирсон - Северная Корея изнутри. Черный рынок, мода, лагеря, диссиденты и перебежчики

Единственным утешением для узника кёхвасо может служить надежда на освобождение. В отличие от политзаключенных, сроки тех, кто попадает в кёхвасо , конечны; после освобождения их восстанавливают в (пусть и ограниченных, надо признать) гражданских правах. Возможно также заслужить помилование или досрочное освобождение, написав письмо Верховному Вождю с просьбой об амнистии; такие письма попадают в ОИО, и порой отдельные счастливчики таким путем добиваются свободы. По такому поводу, очевидно, выпускается отдельный документ, который распространяют в лагере инструкторы-пропагандисты [132]. Сократить срок также можно, если у семьи заключенного есть деньги на взятки или политическое влияние.

На всех уровнях пенитенциарной системы в рамках МОБ жестокость является обыденностью. Скудные пайки, недостаточные для поддержания жизни, пытки и избиения — это стандартные практики. Публичные казни тех, кто пытался совершить побег из исправительных лагерей кёхвасо , считаются нормальными и эффективными мерами для того, чтобы отбить охоту от подобных попыток. Допросы в курюджанах могут продолжаться практически беспрерывно, если следователям требуется признание, а тюремные охранники, поддерживая дисциплину и режим в подведомственных заведениях, в методах не стесняются, хотя порой ими руководит не стремление к порядку, а банальный садизм.

Существуют и другие страны, как мы уже отмечали, в которых применяются жестокие уголовно-исправительные практики. Однако Северная Корея отличается от них всех своей системой лагерей для политзаключенных. Такие лагеря, кваллисо , в чем-то похожи на исправительные колонии строгого режима кёхвасо — это заведения с таким же жестоким режимом и принудительным трудом, но там жестокость поднимается на новый уровень, как мы убедимся далее. Более того, узники кваллисо не только лишены каких-либо гражданских прав, у них почти нет надежды на освобождение [133].

Возможно, самая важная черта северокорейских «политических» лагерей в том, что туда попадают не отдельные, скажем, диссиденты или враги режима, а целые семьи. Априорно применяемый принцип соучастия ( ёнджвадже ) в политических преступлениях автоматически делает виновными три поколения родственников осужденного — и все они отправляются вслед за ним в кваллисо . Такая практика служит, естественно, достаточно мощным средством предупреждения антиправительственной деятельности. Человек, рискнувший, допустим, распространять анонимные листовки с критикой правления семьи Ким, рискует оказаться в лагере вместе со своими детьми, братьями, незамужними сестрами и родителями. Его жену могут пощадить, если она немедленно разведется с мужем. Замужним сестрам также не грозит участь узниц, поскольку по корейской традиции семья патрилинейна (то есть родство определяется по мужской линии) — вышедшая замуж женщина формально покидает свою семью, присоединяясь к семье мужа [134].

Такая система — еще один пример феодальной ментальности, характерной для северокорейского общества. Идея совместной ответственности трех поколений созрела не в недрах коммунистической идеологии, она восходит ко временам корейской монархии. Во времена династии Чосон (1392–1910) человек, сдавший экзамены на государственную должность и принятый на службу, вознаграждался земельным наделом на «три колена». Аналогично сыновья и внуки преступников и политических оппонентов разделяли участь своих впавших в немилость старших родственников [135].

Система «политических» лагерей полностью отделена от системы лагерей для уголовных преступников, которая находится в ведении МОБ. Лагеря для «врагов народа» находятся в ведении другой организации — Департамента государственной безопасности (ДГБ). Штат ДГБ меньше, чем МОБ, там служат примерно 50 000 сотрудников. По сути, это тайная полиция КНДР, обеспечивающая надзор за населением, включая прослушивание разговоров по мобильной сети Koryolink и слежку за чиновниками, работающими за рубежом. Она же проводит расследования по делам тех, кого заподозрили в неблагонадежности. Лагеря для политзаключенных полностью контролируются ДГБ и фактически находятся вне сферы обычных законов и судов.

ДГБ и МОБ испытывают определенную враждебность друг к другу, особенно на уровне высшего руководства. Обычно когда одно ведомство находится в фаворе у высшей власти, другое из фавора выпадает [136]. До отставки и казни Чан Сон Тхэк многие годы курировал деятельность МОБ по партийной линии, возглавляя группу влияния, которая противостояла верховодящей в ОИО группе, в свою очередь, контролировавшей ДГБ [137]. Очевидно, что в ДГБ Чан Сон Тхэка считали слишком мягкотелым, склонным к чрезмерной (пусть и допустимой в рамках системы) снисходительности к правонарушителям. Предполагается, что МОБ должно передавать подозреваемых в совершении политических преступлений ДГБ, один из наших источников утверждал, что во времена Чан Сон Тхэка МОБ порой позволяло себе просто отпускать таких «неблагонадежных элементов» (скорее всего за взятки). Подкрепить подобные обвинения фактами, разумеется, исключительно сложно, но две постоянно упоминаемые истории о Чан Сон Тхэке — о том, что он был относительно человеколюбив для высокорангового северокорейского чиновника, и о том, что он слишком легко поддавался соблазну обогащения, — делают такие подозрения более правдоподобными.

Все северокорейцы приписаны к каким-либо группам или объединениям, соответствующим их социальному статусу, — трудовым отрядам, отрядам Союза молодежи, сельскохозяйственным отрядам и так далее. Кроме того, они числятся еще и в составе соседских объединений, инминбан (дословно — «народные группы»), состоящих из 20–40 семей, проживающих в одном корпусе многоэтажного дома или в одном микрорайоне. Руководителем такой группы обычно становится леди средних лет с хорошим сонбуном , которую власти считают достаточно надежной. Формально инминбаны создаются для того, чтобы доводить государственную идеологию до граждан на собраниях, которые проводятся один или два раза в неделю (таких, например, как чонхва — сессии самокритики), и организовывать граждан на общественные работы — очистку улиц, украшение общественных мест, сбор продуктов питания для армии и т. д. [138]

Но у всех этих групп и отрядов, включая инминбаны , есть еще одна задача — собирать информацию о поведении людей, их поступках и настроениях. В каждом инминбане будет как минимум один информатор ДГБ, а также информатор МОБ. Информатор ДГБ, как правило, имеет низкий сонбун или какие-то иные слабости, которые и использует ДГБ для его вербовки и давления. Некоторых вербуют за деньги, но большинство таких доносчиков сами являются жертвами, поскольку их «привлекают к сотрудничеству» силой. Агенты ДГБ забирают их, жестоко избивают и заставляют признаться в «преступлениях», которые могут быть «прощены», если человек согласится стать информатором [139].