Владимир Немирович-Данченко - Избранные письма. Том 2

Сделайте список этой «большой» части труппы, не занятой в четырех постановках, и вглядитесь внимательно, точно ли все они заслуживают того, чтобы ради них театр шел на художественный компромисс.

{507}… Я высказал все свои сомнения и возражения.

Положение в театре я рассматриваю не менее глубоко, чем другие. Но и причины я вижу глубже. И ищу выходов с напряжением, мучительнее какого давно не знал.

Я не возражаю против различных Ваших мероприятий. Даже таких, которые мне кажутся и бесполезными. Но я все еще не могу сдать главнейшей позиции: спектаклей, достойных славы и ответственности Художественного театра . В этом центре у меня сходятся — или помогают, или осуществляются, или разбиваются, или отбрасываются — все, решительно все вопросы жизни театра. Пускай это будут только спектакли основной сцены, пускай они готовятся слишком долго, но их создавать могут только актеры яркой индивидуальности и искусства нашего театра. И никакие вопросы самолюбия, сострадания и текущих удобств не должны засорять эти спектакли в их каждодневном движении.

Раз эта позиция оберегается от напора вульгаризации, — чем лучше будет атмосфера в окружении, тем благодарнее будет мое чувство ко всем, кто этому поможет, — в первую голову к Вам.

573. П. А. Маркову[1195]

Конец февраля 1941 г. Москва

Дорогой Павел Александрович!

Ваше письмо напомнило мне, что в театре есть 1) такие художники, которым можно говорить о всех их недостатках резко, нисколько не боясь притушить их энергию.

(Я говорю Бутовой: «Ну, что это, право. Вы тупая как кирпич, хоть роль у Вас отнимай» — «А я не отдам», — отвечает она. И потом и работает и играет прекрасно.)

А есть 2) такие, которых, для того чтобы сказать, что у них не удается такая-то мелочь, надо сначала расхвалить до небес.

(Я говорю Савицкой первую фразу: «Милая Маргарита Георгиевна, вы делаете вот там-то неверное ударение»… А у нее уже слезы на глазах.)

{508}Так вот и Вы такой, как Савицкая? И Вы думаете, что такие же и другие участвующие?

« Та резко отрицательная оценка, которую Вы сообщили…»

Значит, я разучился говорить. Читая Ваше письмо, я эту фразу подчеркнул, выбросив к ней два??

Ни одной секунды не было в моих впечатлениях резко отрицательной оценки .

«В той отрицательной характеристике моей режиссерской работы…»

Почему «отрицательной»?? Потому что там и сям, по-моему, подходы Ваши не с той стороны?![1196]

Вы уж слишком много требуете от меня. Вы хотите, чтоб я, прежде чем сказать, обдумал и взвесил десять раз каждое слово! Этак Вы меня отучите совсем говорить. Долой стенограмму, на которую Вы ссылаетесь! Я говорил не для стенограммы, не для печати, не для истории, а в первой встрече с актерами, в первой из предстоящих десяти, или двадцати, или тридцати. Говорил о первых впечатлениях. Если я преувеличил впечатления штампов, не жалею об этом. Хотя и подчеркивал не раз, что на штампы тянет и форма старой оперы. Я всем темпераментом хотел подтолкнуть, направить в дальнейшей работе на искание новых, более жизненных выражений. Не отказывал ни одному исполнителю и самому режиссеру ни на минуту в самом искреннем доверии, что все придет к хорошему результату . Вы не назовете ни одной фразы, где бы я выразил сомнение, что кто-то неудачен или что я Вам не верю.

Вы показывали черновой экземпляр, я высказал первые впечатления. Самый тон мой — прямодушный, твердый, без подслащивания — говорил за то, что я имею дело с большой работой, достойной серьезного внимания, а не дешевых комплиментов и сахарных директорских подбадриваний. Передо мной были не новички, которых нужно еще все время приласкивать, а крупные, зрелые артисты, с которыми можно говорить мужественно-делово. И самое важное: передо мной был режиссер с артистами, которые volens-nolens[1197] берут на себя {509}миссию вести мои театр и которым поэтому я хочу говорить о необходимых качествах нашего искусства твердо, прочно, надолго, а не легкими красивыми фразами, сущность коих малоценна. И если Вы и Ваши сотрудники артисты действительно хотите большого искусства, а не средних временных успехов, то дорожите мною именно таким мужественно-серьезным. Я с этого начал беседу: какого спектакля Вы хотите? Молчание я принял за то, что, само собой разумеется, все хотят спектакля большого. Так по-большому и говорить надо. Не понимаю, почему Ваш авторитет режиссера как ответственного товарища исполнителей может быть поколеблен. Это было бы несправедливо и не умно со стороны их. Да я и не заметил этого. Наше искусство трудно. Быть в нем не совершенно законченным мастером еще не значит быть незаслуживающим доверия. Вы идете по верной линии, но мне все мало. Дорожите мною и предложите актерам дорожить мною энергично-требовательным и все поднимающим наш потолок, а не милым Владимиром Ивановичем, так ласково поглаживающим по головке.

Итак, Ваше дело, по-моему, просто продолжать Ваши репетиции, вести их до мизансцен и до перехода на сцену, попутно выправляя, или выравнивая, или нащупывая жизненность образов. Попутно.

«Вот вижу эту сцену так», — скажете Вы, или «вот играю и пою так — лучшее, что могу» — скажут актеры. Идем дальше! А не то, что «а что скажет Вл. Ив!» Когда придет, тогда и услышим, что скажет. А пока — лучшее как мы понимаем и как можем . А штампы?! Если чувствуем и видим — исправим. Если не видим, пусть остается до тех пор, пока Вл. Ив. придет и подскажет, как уйти от штампа.

Но не будем ни терять времени, ни быть сороконожкой, не знающей, с какой ноги начать[1198].

Что бы он там ни говорил, Вл. Ив., мы есть такие, какие есть: что попало нам в сознание, примем и исправим, а что не попало, будем делать так, как умеем. Но не угнетаться и не терять времени!

Можете все это прочесть товарищам.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

{510} 574. М. Б. Храпченко[1199]

20 марта 1941 г. Москва

20 марта

Дорогой Михаил Борисович!

Я опять по поводу жалованья Качалова и Москвина. В этом пункте у Вас решительно какая-то ошибка. Даже в последней нашей встрече я уловил нотку, что в Ваших глазах Садовский, например, — то же, что Качалов и Москвин. Это же грубейшая недооценка. Я очень ценю Садовского, Климова, Яблочкину, Книппер и т. д., но Качалов и Москвин головой выше всех «народных» СССР, получающих одинаково по 3 тысячи руб. У Садовского нельзя найти во всем его репертуаре ни одной роли такого масштаба, такого создания, каких у Качалова легко насчитать восемь-десять! Юлий Цезарь, Иван Карамазов, Анатэма, Карено, даже Бардин, Барон — это то, что мне сразу приходит на память. Таких созданий у его товарищей нет. Что касается Москвина, то я не знаю ни одного актера, у которого были бы такие блестящие исполнения по синтезу формы и содержания , глубине образа и яркости его выражения: Федор, Лука, Епиходов, Опискин, Снегирев — опять-таки первые, приходящие мне на память.