Владимир Немирович-Данченко - Избранные письма. Том 1

3. Полезную актрису — да. Но и великую «мутилу» всего дела[883].

{379}4. Временно Ольгу Леонардовну? Нет. Теперь она вся отдастся сцене, и очень скоро. Она уже рвется играть и рвется в Москву. Вернется около половины августа. И ей надо давать работу[884].

Вот что Мария Петровна[885] плохо поправляется — это ужасно. Так хочется, чтоб она заиграла!

Качалов не уйдет[886]. Вишневского — неужели не сумеем направить на путь истины?

Война? Представьте себе, что, следя за нею очень внимательно, я начинаю верить, что к открытию нашего сезона мы будем уже беспрерывными победителями. А это очень возрадует дух общества[887].

Из всех, кого могут забрать из наших актеров, действительная убыль почувствуется только в Грибунине[888]. Остальные не убавят аромата и обаяния театра.

Вы напрасно теряете в себя веру, как в актера, и если плохое здоровье удержит Вас во вторых рядах, то Вы и там будете блестеть, как бы в первых рядах.

Дружная работа будет без всякого сомнения. Насчет «первенства» мы уже с Вами обстреляны вконец. Все, что может быть вредного в этом смысле, уже пережито. Если мы не перекусались до сих пор, то теперь уже нет опасности. Знаете, как супруги. Если прожили пять лет, значит, проживут пятнадцать. Всю честь нашей стойкости отдаю Вам, но уже и воспользуюсь тем, что пережито.

Актеры тоже будут дружны. Последние месяцы меня убедили в том, что нас немного, но зато легко этим немногим быть крепкими. И на сборы Вы смотрите пессимистично.

Метерлинк 15 по 1 300? Тогда не стоило и браться за него.

По-моему, 10 х 1 600, 5 х 1 400, 5 х 1 300 = около 30 тысяч. Чирикова протащу[889]. (Найденов с Ярцевым — за ne se marie pas[890] [891]. «Федор» не запрещен.

Миниатюры должны дать гораздо больше. Вы боитесь, что они не пойдут. Я тоже боюсь, говоря откровенно. Но только боюсь художников[892]. Симов родился Симовым и умрет Симовым. Только это меня и смущает.

{380}Вот, стало быть, что нам надо преодолевать:

1. Число постановок. Очень трудно, но не невозможно.

2. Декорационная часть.

Необходимо в первой половине августа вырешить весь репертуар и в течение августа выработать состав миниатюр. А затем терпеливо работать.

Из предлагаемых Вами пьес я принимаю все. И Бьёрнсона, и «Призраки», и «Отца», и «Месяц в деревне»[893]. Мне все равно, какие из них. Мне хочется только, чтоб у всех были роли. До сих пор я совсем не вижу Савицкой, Вишневского, Москвина и Вас[894].

Я свою пьесу не только не окончил, а даже и не набросал. Зреет вещь хорошая. И не хочется мять ее.

В Ваших миниатюрах слишком много Чехова[895].

И относительно «Чайки»: или «Иванов», или « Чайка». То и другое, да еще с другими пьесами Чехова — однотонно.

Я удерживаю себя от всякой работы, чтоб сохранить силы и свежесть впечатлительности.

Не набрасывайтесь на работу (со 2 августа). Ведите репетиции спокойно, бодро, не спеша . В три часа в день можно сделать много. Дайте в первые репетиции актерам пожить самим, не отказывайте им сразу в том, чего им хочется. Я буду доволен, если 8 – 9 августа услышу чуть-чуть наладившихся одних «Слепцов».

Не падайте духом и берите от театра то, что он может дать радостного . Пусть Савва Тимофеевич[896] говорит, что мы «не любим дела».

Я очень надеюсь удержать общий тон, уверенный и деятельный. В этом, в сущности, теперь вся моя забота. Пусть все лица улыбаются! Если актеры довольны и принимаются за работу весело — все пойдет хорошо.

Я буду в Москве 6‑го. Первые дни уйдут на ориентировку, подготовку «кампании». Числа с 12 – 14‑го вступлю в качестве режиссера (без вопросов о первенстве)[897].

Читал в «Новостях дня», в записках Гарина, что у Стаховичей умерла сестра, — которая?[898]

До скорого свидания.

Ваш В. Немирович-Данченко

{381} 179. А. М. Горькому[899]

Конец июля – начало августа 1904 г.

Многоуважаемый Алексей Максимович. Приближается 15 августа. К этому сроку в наше последнее свидание Вы предполагали известить меня, в каком положении находится Ваша новая пьеса.

За это лето, в деревне, сосредоточенно и уединенно перебирая все происшедшее в последние месяцы сезона, я не раз порывался писать Вам… Больших усилий стоило мне наконец удержать в столе письмо к Вам, написанное искренно обо всем, как я думаю… Оно могло показаться Вам чересчур уж сентиментальным…

В конце концов, однако, Вы пишете пьесы, а Художественный театр имеет право рассчитывать на постановку их. Что он заслужил это право своей работой — это я готов защищать где угодно и когда угодно. Что это право основано и на горячем и часто даже восторженном отношении к Вам и к Вашим трудам — в этом Вы не можете сомневаться ни в коем случае.

Значит, я могу спрашивать Вас о Вашей пьесе, просто даже в качестве представителя театра.

Но я пользуюсь случаем прибавить, что, если я Вам понадоблюсь в ближайшее время с той стороны, которая, как Вы сами однажды выразились, связывает нас профессионально, — понадоблюсь своим опытом и искренностью (Вы не раз имели случай убедиться в ней), — то я по-прежнему отложу всякое свое дело для беседы с Вами.

Я хочу тысячу раз подчеркнуть Вам, что мое отношение к Вам — и как к писателю и как к человеку — совершенно неизменно.

Да, я думаю, и у всех в театре.

Ваш Вл. Немирович-Данченко

В Москве я буду с 6 августа.

{382} 180. А. М. Горькому[900]

Август (после 11‑го) 1904 г.

Алексей Максимович!

Придет время, и Вы убедитесь, что оскорбили меня, без всякого с моей стороны повода, и пожалеете об этом. Или же я приду к убеждению, что Вы не стоили того, чтоб я так мучительно принял Ваше письмо[901]. В настоящую же минуту я бессилен отстранить Вашу обиду. Вызывать Вас на объяснение, — Вы не пойдете, да теперь уж и очевидно, что оно ни к чему не привело бы, а ударить Вас словами так, как Вы меня ударили, — я не умею.

Вл. Немирович-Данченко

181. К. С. Станиславскому[902]

10 сентября 1904 г. Москва

Пятница, 10 сент.

Дорогой Константин Сергеевич!

Получил Ваше письмо[903] Насчет билетов устрою.

Не конфузьтесь своего отдыха. Набирайтесь сил и укрепляйте нервы. Только выучите графа, и если бы Марья Петровна немного занялась Бабакиной[904].

«Там, внутри» репетирую. Толпу приготовлю Вам двояко: общереальную (как и написано), то есть разные фигуры; будут они на сцене кто выше, кто ниже и будут принимать участие — ну, словом, по обыкновению. И совсем иначе, по-метерлинковски. В последнем случае до конца пьесы она только успеет приблизиться и совсем не будет участвовать в финале. Просто с ухода старика — ее видно, она двигается, как медленно волнующееся море; вся медленно вправо, вся медленно влево, вся вправо, вся влево (несколько трудно, говорят: голова кружится). Так она двигается. При этом каждый тихо говорит: «Отче наш», от чего происходит легкий ропот, и несколько человек тихо поют похоронную молитву. Вот и все. Когда здесь уже все кончается, то на горке, на дорожке появляется голова колонны… Тогда все разговоры в толпе вычеркиваются.