О Дмитриева - Энциклопедия обрядов и обычаев

По поводу сватовства существовало множество суеверий. Сватовство не полагалось затевать в среду и пятницу. Также несчастливыми считалось 13 число, а 3, 5, 7 и 9 — счастливыми. Ни в коем случае нельзя было, идя со сватовством в дом, вступать в разговоры, а подойдя к дому, следовало незаметно прикоснуться рукой или плечом к косяку и только затем стучать. Во время разговора сваха или сват должны были незаметно дотронуться до ножки стола, «чтоб дело не сбежало».

Вопрос о свадьбе решали в тот же день, не прибегая ни к каким иносказательным и поэтическим приемам. В случае положительном родители невесты и сваха трижды обходили вокруг стола, крестились на образа и, расставаясь, сразу же договаривались о смотринах. (Чего тут калякать? Давай свадьбу стряпать!).

В дворянском быту сватовство обычно состояло в беседе с родителями, после чего (если было получено согласие) в залу приглашалась невеста, у которой спрашивали, согласна ли она выйти замуж. Предварительное объяснение с девушкой считалось нарушением приличий. Впрочем, с 70 гг. XVIII столетия молодой человек мог предварительно побеседовать с девушкой на балу или в каком-нибудь общественном собрании. Такая беседа рассматривалась соответствующей приличиям и ни к чему не обязывала.

В том случае, если родители считали партию неподходящей или невесте жених не пришелся по сердцу, отказ делался в ритуальной форме: жениха благодарили за честь, но говорили, что дочь еще слишком молода или, — например, намеревается поехать в Италию совершенствоваться в пении. Случалось, (особенно, если жених был знатный, богатый и немолодой), что сватовство могло осуществиться и без согласия девушки. У последней в таком случае оставалась надежда реализовать свой отказ в церкви.

При удачном сватовстве стороне жениха вручалась роспись приданого, включающая доскональные сведения о том, какая за невестой обещана недвижимость, а также серебро, золото, ювелирные украшения, мебель, одежда, постельное белье. Отдельным пунктом стояло «Божье благословение», например: «Иконостас красного дерева с тремя иконами в серебряных вызолоченных ризах, и к ним — серебряная лампада». Широкое распространение среди купечества получил обычай давать, помимо приданого, определенную сумму наличными.

Ежели сватовство оказывалось успешным, после обсуждения росписи приданого обычно через неделю назначались смотрины.

До рассказа о смотринах у простых смертных остановимся на смотринах царских — уникальном явлении допетровской Руси. В силу того, что Европа очень мало знала о России, которая представлялась ей дикой пустыней, заселенной варварами, и из-за различий в вере, русские государи не могли жениться на дочерях иноземных властителей, и московским царям приходилось выбирать себе невесту из подданых. Выбор же невесты из знатного рода настолько возвышал последний, что мог создать соперника царствующей фамилии, и потому государь был вынужден установить так называемый «всенародный» нелицеприятный выбор невесты, как женщины доброй, «ростом, красотой и разумом исполненной, к какому бы малому роду она не принадлежала».

У русской красоты было:

Главным же представлением о красоте в допетровской Руси было простое понятие о физическом цветущем здоровье. В отличие от последующих веков (особенно XIX в.) с их идеалами изнеженно-бледной красоты, в старые времена почитали деву, пышущую здоровьем, крепкую и румяную. Само слово — красота — от «красный», а вот бледность воспринималась следствием болезни или признаком дурного поведения, разврата, самое грубое название которого выводилось из одного корня со словом «бледный».

Иноземцы же, бывавшие в Москве в XVI и XVII вв., едино восхваляли красоту русских женщин, сетуя только на излишнее и неискусное употребление белил, румян и сурьмы, которые лишь безобразят их природные достоинства.

Было царям из кого выбирать. Вот как проходили выборы невесты Великому князю Василию (отцу Ивана Грозного), по рассказу Франциска-де-Колло: «В. к. Василий, вздумав жениться (это было еще при его отце), обнародовал во всем государстве, чтобы для него выбрали самых прекраснейших девиц, знатных и незнатных, без всякого различия. Привезли их в Москву более пятисот, из них выбрали 300, из трехсот — 200, после — 100, наконец — только десять, осмотренных повивальными бабками; из сих десяти Василий выбрал себе невесту и женился на ней». По другим источникам, невесту избрали из 1500 девиц, последняя цифра могла означать все число девиц, которые были написаны в выбор соответственно требуемым для государевой невесты качествам. Вот такой своеобразный «конкурс красоты».

Выбор пал на Соломониду Сабурову, дочь незначительного дворянина.

Невесты выбирались нередко из бедных и простых родов. Отец первой жены Алексея Михайловича — Марьи Милославской (матери царевны Софьи) служил кравчим у посольского дьяка Ивана Грамотина. Дочь его, будущая царица, хаживала в лес по грибы и продавала их на рынке. О царице Евдокии Стрешневой, супруге первого Романова — Михаила Федоровича — ее же постельницы говаривали: «Не дорога-де она государыня; знали они ее, коли она хаживала в желтиках (по В. Далю, желтики — простые женские чеботы); после-де ее государыню Бог возвеличил!». А о матери Петра I, царице Наталье Нарышкиной, Шакловитый, предлагавший погубить ее, говорил царевне Софье:

«Известно тебе, государыня, каков ее род и какова в Смоленске в лаптях ходила». Можно представить, с какой ненавистью и завистью встречали возвышение нового рода, и какие страсти и интриги возникали при выборе невесты во дворце.

Поэтесса Н. Кончаловская описывает известный исторический случай, как расправились с полюбившейся царю Алексею Михайловичу дочерью помещика.