Илья Стогов - Ключи от Петербурга. От Гумилева до Гребенщикова за тысячу шагов

Параллельно Ася уделяла время и другим ухажерам. Среди ее поклонников было несколько звезд только что родившегося телевидения и пара очень-очень богатых мужчин, первых подпольных миллионеров Ленинграда. Один из них как-то подвозил ее до дому на собственном авто. У парадной неверную уже ждал Довлатов. Неожиданно возникнув перед капотом, он ухватился за бампер и попробовал машину перевернуть. Сергей гордился своей физической силой, однако в тот раз оторвать автомобиль от асфальта оказалось ему все-таки не под силу. Потужившись пару минут перед изумленными зрителями, он плюнул, развивать конфликт не стал и просто ушел в темноту.

Так продолжалось на протяжении четырнадцати месяцев. Скандалы, истерики, бесконечные выматывающие объяснения. Самый известный эпизод того года связан с двуствольным ружьем, которое Довлатов достал неизвестно где. Пекуровская уверяет, что, окончательно спятив, Сергей пытался ее застрелить, а предотвращено убийство было только вмешательством его мамы Норы Сергеевны. Друзья же Довлатова считают, что речь шла о самоубийстве, причем намерения у влюбленного были самые серьезные.

Много позже, уже живя в США, Пекуровская вспоминала:

Сережа небрежно сообщил мне, что начал писать роман о нашей молодости. О нем и обо мне. Время от времени я спрашивала его, как продвигается работа, и он односложно отвечал:

– Пишу.

Только один раз он все-таки открылся.

– Ты бы меня лучше спросила, зачем я тебе звоню, – начал он с наскоку. – Чтобы приятно пообщаться? Заблуждаешься. Я звоню, чтобы понять степень своей ненависти к тебе. Ты думаешь, легко человеку ненавидеть? Да еще такой реальной, злободневной ненавистью? Вот об этом я и пишу роман. Вот для этого мне и нужны подлинные эмоции…

Как ни странно, тогда, в марте 1962-го, дело кончилось тем, что они все-таки поженились. Сергей попросил двух приятелей, чтоб те провели с Асей беседу и уговорили ее принять предложение руки и сердца. Сам он присутствовал при этом разговоре, но молчал и только кивал. Основной аргумент был такой: сразу же после свадьбы Сергей отбывает служить в армию. Пекуровская обессиленно согласилась. Гостей на свадьбе было всего несколько человек, плюс мама Довлатова, которая до последнего момента не знала о том, что именно происходит.

О первой брачной ночи речь не шла. Гости просто пили до самого утра. Чтобы подразнить жениха, в кармане которого уже лежала военкоматовская повестка, Ася уже перед самым рассветом заперлась с одним из гостей в спальне довлатовских родителей. Довлатов только махнул рукой. Этот период жизни для него заканчивался навсегда.

Утром молодожены пошли гулять по Невскому. Встретив кого-то из знакомых, Довлатов указал на Асю:

– Это моя первая жена.

После прогулки Пекуровская уехала на квартиру тогдашнего бойфренда. А Довлатов действительно ушел в армию. На этом их семейная жизнь была окончена.

Смольный собор – наверное, самый прекрасный из городских соборов. А вот церковные службы в нем, говорят, никогда не проводились. И вроде как причина в том, что в уже достроенном храме двести лет тому назад кто-то повесился прямо в алтарной части.

Проверить истинность этой истории я пытался много раз, но так и не смог. Легенда о повешенном кочует из путеводителя в путеводитель, но откуда она, черт возьми, взялась? Что должно было случиться с неизвестным мне человеком двухвековой давности, чтобы он не просто покончил с собой, а выбрал для этого алтарь громадного православного собора?

Прилегающий к собору район – место довольно тихое. Пара консульств, большие административные здания, охраняемые правительственные корпуса. В разгар советской эпохи всего в десяти минутах езды отсюда бился пульс сумасшедшего Невского, стиляги отражались в витринах Елисеевского магазина и наглые ленинградские проститутки за 25 советских рублей уводили клиентов в парадные домов, стоящих вокруг Екатерининского садика. А тут будто навсегда так и остался XVIII век.

Именно тут душным летом 1963-го предпочитали гулять двое молодых людей: поэт и его тогдашняя возлюбленная.

Одна из знакомых Бродского позже вспоминала:

В нашу компанию Марину Басманову привел Бродский. Девушка была высокая, стройная, с темно-каштановыми волосами и зелеными глазами. Очень бледная, с голубыми прожилками на висках и тихим голосом без интонаций. С первого взгляда Марина казалась анемичной, а со второго впечатление лишь усиливалось.

Несмотря на всеобщие попытки, подружиться с Мариной не удалось никому из нашей компании. Она казалась очень застенчивой. Не блистала остроумием, не участвовала в словесных пикировках. Бывало, за целый вечер и слова не скажет, и рта не раскроет…

Зато она заняла огромное место в жизни Бродского.

Иосиф никого не любил так, как Марину. Долгие годы он мучительно и безутешно тосковал по ней. Как-то признался, что Марина – его проклятье.

Ей посвящено больше тридцати его произведений. В октябре 1981-го, спустя девять лет после их последней встречи, уже давно живя в Нью-Йорке, Бродский сказал мне:

– Как это ни смешно, я все еще болен Мариной. Такой, знаете ли, хронический случай…

Басманова считалась художницей. Пока Бродский с приятелями проводил время у Ахматовой, она училась у еще одного интересного старичка – художника Стерлигова, который когда-то входил в круг Малевича. Приятели не могли понять: и что Иосиф в ней нашел? Молодые поэты женились на самых красивых девушках города. А Басманова была никакая. Блеклая. Почти незаметная. Словно некачественно отпечатанный фотоснимок.

Тем не менее роман их развивался бурно.

Отношения между Иосифом и Мариной были напряженными всегда, даже в самый разгар их романа.

Как-то Иосиф пришел к нам среди дня, без звонка, и по его побелевшему лицу и невменяемому виду было ясно, что произошел очередной разрыв. Запястье его левой руки было перемотано грязноватым бинтом. Зрелище, прямо скажем, не для слабонервных.

Вскоре они помирились и заходили к нам вместе, с улыбками и цветами. В такие дни казалось, будто Бродский светится изнутри. Он не сводил с нее глаз, восхищенно следил за каждым ее жестом: как она откидывает волосы, как держит чашку, как смотрится в зеркало, как набрасывает что-то карандашом в блокноте. Но через какое-то время картина повторялась. Безумный вид, трясущиеся губы, грязный бинт на левом запястье…

Постоянной напряженности между ними способствовало также крайне отрицательное отношение родителей с обеих сторон. Иосиф жаловался, что Маринины родители его терпеть не могут и на порог не пускают. Он называл их «потомственными антисемитами». В свою очередь, его родителям очень не нравилась Марина. Они этого не скрывали и с горечью повторяли: