Зиновий Зиник - Ермолка под тюрбаном

Глядя на руины пещерных храмов в Каппадокии и на чудовищный быт христианских отшельников, ты понимаешь, что Рим загубили не варвары, а христиане с их единобожием, единорожием и конспиративным мышлением профессиональных подпольщиков и пещерных медведей, то есть в конечном счете те же иудеи-сектанты, породившие христианство с его религиозной непримиримостью и отрицанием комфорта римской цивилизации.

В критический период отношений с Шабтаем Цви в связи с его переходом в магометанство его пророк Натан Ашкенази (из Газы) обрился наголо, надел на себя нищенские одежды и отправился в Рим, где провел несколько недель, сидя перед башней замка Св. Ангела (Sant Angelo). Место это он, очевидно, выбрал потому, что тут были папская резиденция, мавзолей Адриана (у евреев с этим римским императором были непростые отношения), папская тюрьма и дворец, где Чезаре Борджиа занимался кровосмесительным развратом. Паломничество в Рим связано, конечно же, с мистическими интерпретациями явления Мессии. Мессия может прийти в мир и уйти неузнанным, поскольку, поглядев на земное существование, он может решить, что для конца света и всеобщего воскресения время еще не наступило. Кто, скажем, может узнать Мессию в уличном нищем в отрепьях и струпьях, сидящим у ворот Рима? Именно в этой роли — нищего у ворот Рима — видит Мессию Талмуд. Это отрицание государственной власти, земной славы, триумфа силы. Натан из Газы отсиживал положенные недели у ворот Рима как заместитель своего Мессии, Шабтая Цви.

Именно к мосту через Тибр, ведущему к воротам замка Святого Ангела — Сант-Анджело, подвел меня Асаркан во время наших прогулок по Риму. Я решился на встречу в Риме с моим ментором и гуру, несмотря на его грозные открытки-эпистолы: его, мягко говоря, не устраивала моя точка зрения на его возможные маршруты после эмиграции из Советского Союза. Это было в восьмидесятом году: и Рим был иным, и я был другой. И наши отношения изменились. Любопытно, однако, что люди могут менять идеологию, географию своего пребывания, одежду и ежедневное меню, но они никогда не расстаются с маленькими ритуалами своего ежедневного быта — с привычками, зазубренными с малого возраста. Асаркан в Риме восстановил свой московский ежедневный быт, но как бы с другой бутафорией. То есть вместо его опекунов в коммуналке появился сосед-тиран, бывший советский полковник, с которым у Асаркана возник конфликт по поводу пользования коллективной кастрюлей на кухне: Асаркан варил в ней чай, а полковник варил в ней суп. Запах в комнате стоял точно такой же, как и в комнатушке Подколокольного переулка. Видимо, так пахнут и бульонные кубики во всем мире, если они окружены пачками пыльных итальянских газет, пересыпанных сигаретным пеплом и чайной заваркой. Видимо, трех месяцев достаточно для засола. Асаркан охранял этот железный беспорядок — видимость хаоса — своего быта с таким же рвением, как и в Москве. В римских маршрутах появилась та же целенаправленность, что и в московских, с бритьем в парикмахерской или визитом на почту. Сейчас мне кажется символичным тот факт, что именно на мосту Сант-Анджело этот антимессия пересказывал мне содержание своего последнего письма в советские органы, где он доказывал с шизофренической откровенностью, как дважды два четыре, совершенную бесполезность и даже определенную вредность для государства его нелояльной гражданской пассивности, наносимую многолетним просиживанием собственного дивана. «Я им так и написал, что нет никакой разницы, где я умру, продавливая собственный диван, — тут или там». В конце концов иммиграционные власти не дали ему разрешения на проживание в любимом Риме и отправили по стандартному маршруту иммигрантов в Соединенные Штаты. Его поселили в Чикаго.

Меламида уже давно тянуло в Рим с теми же, очевидно, мессианскими амбициями — точнее, пародией на них. По прибытии из Советского Союза в Иерусалим Меламид с Комаром первым делом воздвигли храм (алюминиевая конструкция с пятиконечной звездой), где они сожгли свои советские чемоданы. Камень из фундамента храма был привезен в Рим и поставлен у подножия арки Тита (того самого, что разрушил в 70 году н. э. иерусалимский храм): это был намек на то, что храм в Иерусалиме будет восстановлен. Камень иерусалимского храма был употреблен на строительство Колизея. Когда наступит час восстановления храма в Сионе, надо будет, как я понимаю, разобрать по кирпичикам Колизей и импортировать эти строительные материалы обратно в Иерусалим.

Разоблачая абсурд, ментальную деградацию и коррупцию церковников от искусства, Меламид отправился в Рим, где сблизился — через сложную цепочку знакомств — с несколькими ватиканскими священниками и сделал целую серию портретов кардиналов. Но Рим — это не только город, не только храмы и монументы. Рим — это стиль жизни. Это еще и ностальгия по классицизму, по стабильности и изяществу всего грандиозного в городских проектах. Замок Сант-Анджело считался когда-то самым высоким зданием в Риме, своего рода римским небоскребом. Манхэттен для американцев — это своего рода Третий Рим. Достаточно взглянуть на неоклассицизм правительственных и административных зданий или банков на главных улицах американских городов. Высунувшись из окна своей квартиры в даунтауне, Меламид указывал мне на орнаменты капителей на двадцать втором этаже: их невозможно увидеть снизу, с тротуара; кое-что можно углядеть из окон противоположного крыла высотного здания. Но в принципе эта резьба по камню — ностальгия итальянских каменщиков, строивших этот небоскреб, по своей римской родине.

В античном храме Аполлона в Дидиме больше всего поражают личные печати каменотесов — с их инициалами на необработанной величиной с ладонь ребенка части отшлифованного мрамора. Выяснилось, что эти печати убирались (стирались, зашлифовывались) строителями, когда с каменотесами расплачивались за проделанную работу. То, что эти печати до сих пор в наличии, означало, что каменотесы объявили забастовку в связи с неуплатой и покинули стройку, не закончив работу. Спящая на древнегреческой колонне храма Афин кошка лишь подтверждает аутентичность этого святилища. Такое же ощущение реальности возвращается к тебе при виде общественных уборных древних римлян в Эфесе: через проложенный под полом желоб шла горячая вода (уличные сортиры в древнем Риме отапливались, как указал нам еще один наш гид Фейсула). Такого комфорта в христианских катакомбах не было.

Фейсула — наш второй гид — сопровождал нас по римским и древнегреческим развалинам. Несмотря на турецко-исламское звучание своего имени, Фейсула в отличие от Селима и к божественным вопросам, и к истории Османской империи относился совершенно нейтрально — как профессиональный гид. Такого знатока древностей (на его местном уровне) можно встретить в любой точке земного шара, но не ожидаешь встретить в Турции. Его трудно было назвать космополитом, но когда он упоминал историю своей родины, его глаза не затуманивались поволокой — патриотической штукатуркой, смесью крови и почвы. И он отлично знал свою археологическую площадку. Это от него я услышал фразу: «В античных руинах нас поражают человеческие слабости и прихоти прошедших веков». Когда он провел нас к поразительно сохранившемуся зданию древнеримской публичной библиотеки в Эфесе, Меламид тут же пустился снова рассуждать о фиктивности нашего знания истории, поскольку ни Тацит, ни Иосиф Флавий не сохранились в подлиннике. Мы это уже слышали. Наш гид внимательно выслушал этот экскурс в исторический релятивизм и сообщил, что книг из римской библиотеки в Эфесе не сохранилось и действительно трудно сказать, были ли они вообще. Дело в том, что в зале библиотеки находилась дверь, откуда шел подземный переход в бордель, и не очень ясно, что имел в виду супруг, когда сообщал древнеримской жене, что он идет в публичную библиотеку. Нашему гиду было все равно, упоминался ли Парфенон в древних источниках или нет (Меламид утверждает, что Парфенон нигде не упоминается), но зато Фейсула сообщил нам массу подробностей о деталях конструирования колонн по частям — мраморным дискам: как они соединялись друг с другом согласно заранее сделанным ложбинкам. Так поступали древние греки. Римляне требовали, чтобы колонна вырубалась из мрамора целиком — как нация имперская они могли это себе позволить. Не знал я и того, что античный мир нуждался в колоннах не столько для красоты, сколько для создания тени во внутреннем дворике и в галереях вокруг здания.