Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

Пытаясь уяснить себе, к чему это ведет, я задался вопросом: нет ли в языке и культуре пираха и других приложений принципа «ибипио»? А именно, я стал заново осмыслять некоторые необычные аспекты культуры пираха и спросил себя, нельзя ли их объяснить этим же представлением о непосредственном опыте. И в первую очередь я имел в виду выражение количества в языке пираха.

Я подумал, что непосредственное восприятие поможет объяснить все те удивительные факты и пробелы в знаниях о пираха, которые вот уже много месяцев накапливались в моих записных книжках. Например, отсутствие числительных и вообще счета в языке пираха тем, что эти навыки в основном нужны для обобщений за пределами непосредственного опыта. Числа и счет по определению абстрактны, потому что они предполагают классификацию объектов в обобщенном виде. Однако, поскольку обобщения за пределами личного опыта нарушают культурный принцип непосредственного восприятия, подобные слова оказываются запрещены. И тем не менее, хотя эта гипотеза казалась перспективной, ее нужно было еще уточнять.

Тем временем я припоминал и другие факты, которые, казалось, подтверждали ценность непосредственного восприятия. Например, я вспомнил, что пираха не хранят пищу, не планируют вперед больше чем на день, не обсуждают далекое будущее или прошлое — они сосредоточены на том, что есть сейчас, на непосредственно воспринимаемом мире.

Эврика! — подумал я. Язык и культура пираха объединены культурным ограничением на обсуждение чего бы то ни было за пределами непосредственного опыта. После долгих размышлений я сформулировал это ограничение так:

Повествовательные предложения языка пираха содержат только утверждения, непосредственно связанные с моментом речи, о фактах, либо пережитых самим говорящим, либо засвидетельствованных кем-либо, кого говорящий застал в живых.

Другими словами, индейцы пираха способны только на высказывания, соотнесенные с тем моментом, когда эти высказывания произносятся, а не с каким-либо другим временем. Это не значит, что как только кто-то умрет, пираха, общавшиеся с ним, забудут все, что он им рассказывал. Но обсуждать его историю они будут нечасто. Иногда они заговаривают со мной о том, что, как они слышали, видел кто-то, кого уже нет, но такое случается редко, и обычно об этом говорят только самые опытные наставники в языке пираха — те, кто научились абстрагироваться от субъективной точки зрения родного языка и могут взглянуть на него со стороны. Впрочем, это редкость среди людей, говорящих на каком угодно языке. Таким образом, главный принцип иногда нарушается, но в очень редких случаях. В повседневной жизни племени он практически незыблем.

Это означает, что в языке пираха есть простое настоящее, прошедшее и будущее время, поскольку они все определяются по отношению к моменту речи, но нет так называемых завершенных времен [30] Русский язык в этом отношении, можно сказать, недалеко ушел от пираха. Грамматическое явление временной отнесенности (в лингвистике также называемое «таксис») в русском языке тоже не выражается глагольным временем, поэтому мы, как и индейцы пираха, пользуемся только тремя временами. Английский же язык использует для выражения таксиса завершенные времена (Perfect Tenses). Впрочем, временная отнесенность в русском языке все же есть: ее передают, например, деепричастия (поплавав в бассейне, читал Шекспира — не то же, что плавая в бассейне, читал Шекспира) (прим. пер.). и нет предложений, в которых не описывалась бы конкретизированная во времени ситуация — например, придаточных определительных.

Так, в английском предложении типа When you arrived, I had already eaten ‘Когда ты приехал, я уже поел’, форма глагола arrived ‘приехал’ определена по отношению к моменту речи — это действие имело место в прошлом. Такая временная форма полностью совместима с принципом непосредственности. Однако глагол had eaten ‘поел’ определен не по отношению к моменту речи, а по отношению к событию arrived . Это действие предшествует другому, которое, в свою очередь, определено во времени относительно момента речи. По-английски с тем же успехом можно сказать When you arrive tomorrow; I will have eaten ‘Когда ты приедешь, я уже поем’, в котором will have eaten ‘поем’ все равно предшествует прибытию, хотя мой собеседник прибудет после момента речи, после этой нашей беседы. А в языке пираха из-за принципа непосредственности нет временных форм, соответствующих английским завершенным временам.

По этой же причине язык пираха не разрешает построение предложений типа «Человек, который высок ростом, находится в комнате», потому что «который высок ростом» не содержит описания конкретной ситуации и никак не привязано к моменту речи.

Этот же принцип объясняет простоту системы родства у пираха. Термины родства охватывают срок жизни одного человека и поэтому в принципе подкрепляемы личным опытом: средняя продолжительность жизни индейца пираха — сорок пять лет; за это время еще можно стать дедом (и увидеть, как внуки пойдут у других), но не прадедом. Иногда кто-то действительно доживает до правнуков, но стать очевидцами подобного события удается не всем (то есть каждый индеец на своем веку застает хотя бы чьих-то дедов, даже если не своих, но не всякому доведется повстречать кого-то, кто стал прадедом). Поэтому система обозначений родства не предусматривает слова «прадед», чтобы лучше отразить личный опыт среднестатистического члена племени.

Таким же образом объясняется отсутствие в культуре пираха истории, мифов о сотворении мира и фольклора. Антропологи часто утверждают, что во всех культурах есть истории о том, откуда пошел этот народ и весь остальной мир, — так называемые космогонические мифы. Поэтому я думал, что у пираха тоже бытуют рассказы о том, кто создал деревья, людей пираха, воду, живых существ и так далее.

Поэтому я задавал индейцам вопросы: кто создал реку Майей? откуда пошло племя пираха? кто создал деревья? откуда в небе птицы? — и тому подобное. Я накупил и набрал у знакомых книг по полевым исследованиям в лингвистической антропологии и стал работать, тщательно соблюдая описанные в них приемы, чтобы записать предания и мифы, которые, как я думал, должны иметься в любой культуре.

Но у меня ничего не получалось. Я спросил Стива и Арло. Спросил Керен. Но никто из них никогда не слышал и не записывал у пираха мифов о сотворении мира, старинных преданий, вымышленных историй или вообще каких-либо повествований о чем-то сверх непосредственного опыта говорящего или сведений, известных ему из уст очевидцев.

В свете теории о непосредственном восприятии все это приобретало смысл. У пираха все же есть мифы — в том смысле, что у них бытуют повествования, скрепляющие их общество, — ведь они каждый день рассказывают об увиденном через призму своего особого восприятия. С этой точки зрения, все истории, приведенные в этой книге: рассказ о ягуаре, рассказ о женщине, умершей родами, и прочие — можно считать мифами. Однако народных сказок у пираха нет. Поэтому «рассказы из повседневной жизни» и простые беседы играют жизненно важную связующую роль в их обществе.