Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

Исследование языка пираха подкрепляет эти альтернативные точки зрения, хотя и указывает на некоторую их неполноту. По мере рассмотрения других языков, подобных пираха, мы сможем разработать более сильную теорию на базе указанных новаторских работ. Подобная теория, возможно, предложит более реалистичную версию происхождения грамматики, нежели универсальная грамматика Хомского, которую Стивен Линкер называет «язык как инстинкт». Гипотеза универсальной грамматики или языка как инстинкта не может рассказать нам ничего ценного о том, как взаимодействуют грамматика и культура, а такое взаимодействие теперь представляется жизненно необходимым для сколь-нибудь полного понимания языка.

Один из самых удивительных разговоров о еде в моей жизни произошел, когда я ел салат в селении пираха.

Рис, фасоль, рыба и дичь, обильно политые соусом табаско и тушеные, могут в известной степени удовлетворить потребности в пище, но если вам нравится, как хрустит свежий салат-латук, то через несколько месяцев он начнет вам сниться. Единственной нашей связью с внешним миром был самолет миссионеров, который раз в восемь недель завозил нам почту и припасы. Когда он прилетел в очередной раз, я передал записку для одного коллеги-миссионера. В ней я смиренно и покорнейше просил прислать мне следующим рейсом немного листьев салата и овощей. Спустя два месяца груз прибыл.

В тот вечер я сидел за столом и впервые за долгое время ел салат из помидоров и капусты. Пришел Ахоапати ( Xahoapati ) и ошеломленно уставился на мою трапезу:

— Для чего ты ешь листья? Разве у тебя нет мяса?

Пираха очень щепетильны в вопросах еды и считают (как и мы, в определенной мере), что суть человека видна по тому, что он ест.

Я заверил его:

— Нет, у меня много консервов. Но я люблю эти листья! Я не ел их уже много лун!

Мой друг-пираха посмотрел на меня. Потом на листья. Потом снова на меня.

— Пираха не едят листьев, — сообщил он, — Вот поэтому ты и не говоришь на нашем языке хорошо. Мы, пираха, хорошо говорим на нашем языке, и мы не едим листьев.

Он ушел, вероятно, полагая, что только что дал мне ключи к изучению его языка. Однако мне связь между поеданием салата и говорением на пираха показалась непостижимой. О чем он хочет мне сказать? О связи между моей едой и языком, на котором я говорю? Глупости!

Вот только слова Ахоапати продолжали меня преследовать, как будто в них был заключен какой-то полезный совет, который надо понять.

Затем я обнаружил еще одну удивительную вещь. Пираха разговаривали со мной, а потом поворачивались друг к другу и обсуждали меня так, словно меня рядом не было. Однажды Ипооги спросил меня в присутствии других индейцев:

— Дэн, скажи, ты не мог бы дать мне спичек?

— Конечно, вот!

— Отлично, он дает нам две спички. Теперь я попрошу у него полотно.

Зачем они говорили в моем присутствии так, будто я их не понимаю? Ведь я только что ответил на просьбу, показав им, что я понимаю их. Что же я упустил из виду?

С точки зрения пираха, их язык происходит из их образа жизни и из их отношений с другими пираха. Они не воспринимали мои правильные ответы на их вопросы как признак владения языком (точно так же, как я не считаю, что мой телефон с автоответчиком — носитель английского языка). Для индейцев я был чем-то вроде попугаевара, которых так много водится по берегам Майей, а то, как я «говорил», было для некоторых из них этаким забавным курьезом или трюком. Я, в сущности, не говорил вовсе [60] Это можно считать общечеловеческой чертой: даже представители другого сословия или класса в рамках одного и того же общества могут говорить о человеке все, что вздумается, в его присутствии, если он воспринимается как чужак Пли не вполне «свой» (прим. пер.). .

Я не утверждаю, что у пираха есть теория о связи языка и культуры (хотя и не утверждаю, что ее у них нет). Все же могу сказать, что их вопросы и действия стали катализатором для моих размышлений на эту тему.

Как и в случае с большей частью необычных высказываний и поступков, свидетелем которых я был в селении, я понял: Ахоапати говорил мне больше, чем я мог сначала понять. Его слова означали: чтобы говорить на пираха, надо жить в культуре пираха. Среди современных лингвистов есть несколько человек, которые (в духе Эдварда Сепира и Франца Боаса, великих новаторов начала XX в.) считают, что культура нетривиальным образом воздействует на грамматику. Мои доводы, впрочем, не такие, как у остальных — даже в этом меньшинстве. Сложности при переводе Библии на пираха были в основном вызваны взаимосвязями языка и общества этого народа, из-за которых даже грамматику как составную часть языка нельзя понять без одновременного изучения языка и культуры. Я считаю, что это верно для всех языков и обществ, не только для пираха. Язык — это результат сложного взаимодействия общественных ценностей, теории коммуникации, биологии, физиологии, физики (физических аспектов фонетики и врожденных ограничений человеческого мозга) и человеческого мышления. Верно это, на мой взгляд, и в отношении грамматики — двигателя языка.

В современной лингвистике, равно как и в основной массе исследований по философии языка, при изучении человеческого общения принято отделять язык от культуры, однако в результате они не могут подойти вплотную к языку как «естественному явлению» (в формулировке философа Джона Сёрля). Начиная с 50-х гг. XX в., многие языковеды и философы характеризовали язык почти исключительно в рамках математической логики, как будто для понимания языка как такового неважно, что у него есть значение и на нем говорят люди.

Язык — это, возможно, высочайшее достижение Homo sapiens. Как заметил Сёрль, создав язык, люди приходят к согласию о том, как именовать, характеризовать и классифицировать мир вокруг них. Эти соглашения затем становятся фундаментом для прочих соглашений и договоров в обществе. Следовательно, общественный договор по Жан-Жаку Руссо не является договорной первоосновой человеческого общества (по крайней мере, не в том виде, в каком это представлял сам Руссо). Такая первооснова — язык. С другой стороны, язык — не единственный источник общественных ценностей. Важную экстралингвистическую роль играют традиция и биология; многие ценности в обществе передаются без помощи языка.

Биологи (в частности Эдвард Уилсон [Е. О. Wilson]) проиллюстрировали, что некоторые наши ценности обусловлены тем, что мы живые существа вообще и приматы в частности. С биологией тесно связаны наши потребности в дружеских отношениях, еде, одежде, укрытии.

Кроме того, ценности могут возникать на основе личных, семейных или культурных традиций и обычаев. Допустим, целый ряд людей склонен лежать на диване, есть жирную пищу и смотреть телевизор (в особенности, телепередачи о еде); в английском языке такие люди обозначаются идиомой couch potato (букв, ‘диванный картофель’). Подобный образ жизни никак нельзя назвать здоровым, однако есть люди, которым он нравится. Почему? Причина, наверное, хотя бы отчасти кроется в биологии. Видимо, наши вкусовые рецепторы хорошо реагируют на тактильные ощущения и вкус жирной пищи (например кукурузных чипсов и густого соуса), наши тела склонны экономить энергию (отсюда и притягательность мягкого дивана), а нашему разуму нравится сенсорная стимуляция (бег мужчин за мячом, дефиле женщин в бикини, огромные пустынные ландшафты или последнее творение Эмерила Лагасси [61] Известный американский шеф-повар и ресторатор (прим. пер.). ).