Дэниел Эверетт - Не спи — кругом змеи! Быт и язык индейцев амазонских джунглей

Когда самолет был в пяти минутах от нас, пираха стали с криками сбегаться к полосе. Я услышал звук самолета еще через пару минут и с радостью побежал встречать свою семью. Дети и жена весело махали нам, пока самолет шел на посадку. Когда самолет остановился и пилот открыл люк, я подошел поближе и от души пожал ему руку. Потом вышла Керен — потрясенная, улыбающаяся — и тут же попыталась заговорить с индейцами. Шэннон со своей собачкой Глассом, Крис и Калеб тоже вышли наружу; они казались растерянными, но были рады меня увидеть и широко улыбались индейцам. Пока пилот готовился к обратному рейсу, Дик сказал мне, поднимаясь на борт: «Сегодня в Порту-Велью я закажу себе сочный стейк и буду думать о тебе».

С помощью пираха мы отнесли все припасы в дом и сели отдохнуть на несколько минут. Керен и дети стали осматривать дом, который я для них приготовил. Нужно было еще все расставить по местам, но через пару дней должна была наладиться обычная семейная жизнь и работа.

Мы распаковали привезенное и обустроились на новом месте. Керен заранее заготовила москитные сетки и крючки для одежды, посуды и других вещей. Дети начали учиться дома, Керен вела хозяйство, а я занимался лингвистикой все время. Мы хотели жить обычной жизнью американской христианской семьи в селении амазонских индейцев. Нас всех ждали свои уроки.

Никто из нас, даже Керен, не предполагал, как сложится эта новая жизнь. В одну из первых ночей в селении мы собрались поужинать при свете газовой лампы. Вдруг я увидел, что Гласс, щенок Шэннон, гоняется по гостиной за каким-то живым существом. Я не мог увидеть, что это, но оно передвигалось прыжками в мою сторону. Я отставил еду и стал наблюдать. Внезапно эта темная тварь прыгнула мне на колени. Я направил на нее фонарик и увидел, что это тарантул, серочерный, размером не меньше двадцати сантиметров. Но я знал, что делать: я опасался змей и насекомых и поэтому всегда носил с собой дубинку из твердого дерева. Не двигая руками, чтоб не спугнуть тарантула, я резко встал, дернув ногами, чтобы сбросить паука на пол. Мои родные только сейчас увидели, кто на меня напал, и смотрели на меня и на волосатое чудище широко открытыми глазами. Я схватил дубинку и прихлопнул паука. Пираха, собравшиеся в передней, наблюдали за нами. Когда я убил тарантула, они спросили, что это было.

— Хоооi ‘Тарантул’, — ответил я.

— Мы их не убиваем, — сказали индейцы. — Они безвредные и ловят тараканов.

Через какое-то время мы привыкли к таким вещам, и нас не покидало ощущение, что Господь заботится о нас и нам будет что рассказать о наших приключениях.

Хотя я и был миссионером, мои первые задания от ЛИЛ были связаны с языком пираха. Я должен был выяснить, как устроена грамматика этого языка, и описать свои выводы, прежде чем ЛИЛ разрешит мне переводить Библию на пираха.

Вскоре я понял, что полевой лингвистике нужно отдаваться целиком, а не только работать одной головой. Исследователь должен ни больше ни меньше как погружаться в чужую культуру, попадать в щекотливые, не всегда приятные положения, когда очень легко не справиться с давлением и оказаться чужим для тех, кого изучаешь. При долгом пребывании в чужой среде и тело, и душа, и мысли, и чувства полевого исследователя, а особенно его восприятие самого себя, испытывают колоссальную нагрузку, и она тем больше, чем более различны между собой его родная культура и культура, которую он постигает.

Подумайте над такой проблемой полевого исследователя: вы оказываетесь там, где всё, что вы знаете, недоступно или неважно, а всё, что вы видите, слышите и чувствуете, ставит под сомнение естественные для вас представления о жизни на земле. Это похоже на телесериал «Сумеречная зона», где вы не можете понять, что с вами творится, потому что происходящее настолько неожиданно и настолько выходит за рамки привычного.

Я уверенно начал исследования. Учеба в институте дала мне основные навыки полевой лингвистики: сбор данных, их правильное хранение и анализ. Я вставал в полшестого утра. Принеся в двадцатилитровой канистре не меньше двухсот литров воды для питья и мытья посуды, я готовил завтрак для всей семьи. К восьми я уже был за рабочим столом и начинал работу с информантами. Я пользовался несколькими инструкциями для исследователей и ставил себе небольшие частные задачи по изучению языка. В первые пару дней после возвращения к пираха я сделал грубые, но пригодные к использованию планы расположения всех хижин в селении и списки жителей каждого домика. Я хотел знать, как они проводят свои дни, что для них важно, чем отличается жизнь детей и взрослых, о чем они говорят, почему они проводят время так, а не иначе и многое другое. И я был решительно настроен обучиться их языку.

Каждый день я старался выучить не меньше десяти новых слов и выражений, а также изучить новое «семантическое поле» (группу схожих понятий, например части тела, здоровье и болезни, названия птиц и т. д.) или синтаксическую конструкцию (как соотносятся активный и пассивный залог, настоящее и прошедшее время, утверждения и вопросы и т. п.). Я записывал новые слова на картотечные карточки, приводя при этом не только фонетическую транскрипцию, но и контексты, в которых встречал это слово, а также предполагаемое значение. Затем я пробивал дырочку в верхнем левом углу карты и нанизывал по десять-двадцать карт на кольца от скоросшивателя, которые можно было открывать и закрывать; кольца я продевал в петли для пояса на шортах. Я старался почаще проверять, правильно ли я произношу и понимаю слова с карточек, и употреблял их в разговорах с индейцами. Они все время смеялись над тем, как я неправильно произносил и использовал слова, но я не обращал на это внимания. Я знал, что моя первая цель как лингвиста — понять, какие из тех звуков, которые я слышу в речи пираха, на самом деле осознаются ими как различные. Такие различающиеся звуки лингвисты называют фонемами, и на их основе предстояло создать письменность для пираха.

Первый прорыв в осознании того, как пираха воспринимают себя в противовес всем остальным, случился во время прогулки в джунглях с мужчинами племени. Я указал им на ветку дерева и спросил: «Как это называется?»

— Xii xaowi , — ответили они.

Я снова показал на ветку, на этот раз на ее прямую часть, и повторил: « Xii xaowi ».

— Нет, — засмеялись все они разом. — Вот xii xaowi , — и они указали туда, где ветка отходила от ствола, и потом туда, где от нее в свою очередь отходила ветка поменьше. — А это (прямая часть ветки, на которую я указал) называется xii kositii .

Я знал, что xii значит «дерево», и поэтому был почти уверен, что xaowi будет означать «кривой», a kositii — «прямой». Но эти догадки надо было проверить.