Владимир Колесов - Древняя Русь: наследие в слове. Добро и Зло

Как слово добро в законченности имени существительного теряет значение случайного признака, неопределенного и весьма туманного, и начинает выражать отношениек вещи (имуществу), точно так же и здесь высшая степень признака в новых отношениях воплощает представление о красоте как самом значительном признаке «доброго» ( доброты ), который следует обозначить особо. Это не добро, а доброта. Новое слово перенимает обозначение красоты, чисто внешней, может быть, даже броской, вряд ли необходимой в обозначении сущности Блага. Первоначально, в самых ранних переводах с греческого, доброта мало напоминает красоту блудниц и цариц, но со временем слово начинают употреблять в сочетании с глаголом, который непосредственно указывал на красоту, сначала расплывчато, в неясных уподоблениях, а затем все определеннее и точнее: «кыими пѣсньными добротами украсимъ пѣваемая?!» — часто восклицают в церковном песнопении. Какими словесными красотами украсим воспеваемое?!

В повествовании об Александре Македонском доброта уже вполне определенного свойства: «Нектонавъ же видѣвъ ю (её) весьма краснусущю, въсхотѣ добротѣея, простеръ руку свою» (Александр 8); здесь же «ефудъ (оплечье) добротою украшенъ» (39). «Не хвали, видѣвъ доброту», — предостерегает афоризм Менандра (12), но в греческом оригинале стоит слово κάλλος, а это ‘красота, совершенство’. В обширном переводе «Жития Василия Нового» находим целые гнезда новых для древнерусских текстов сочетаний, которые постепенно выделяют представление о красоте как самостоятельной ценности, уже независимо от материальности «добра»: «благолѣпии и добротами» (373), «от лица слава и доброты и те красоты ихъ» (581), «и доброта их, и красота их, и честолепие ихъ» (547) — то же, что «доброты же его и красоты его и благолепия» (588) и мн. др. Подобная доброта — красота вещного мира, заимствованная из языческого мира древних греков, — не по душе христианскому писателю, и он, постепенно отстраняясь от нее, углубляется в понимание сущности «доброты», в ее проявления как истинного уподобления Благу.

В ранних славянских текстах встречается и слово добрость — это добродетель при греч. αρετή, но данная в точном соотношении с благостью , т. е. благосклонностью Бога. Доброта конкретнее добрости и отличается от благости как слово с другим суффиксом; поэтому-то некоторое время оно и принимало на себя значение ‘красота’ в качестве основного. Однако в XIII в. доброта уже не та красота , какой она казалась в Древней Руси: «красотою и добротою яко свѣтъ сияше» (Жит. Авр. Смол., 4); видно, что красота уже не составная часть доброты. Еще яснее это заметно в текстах «Печерского патерика». Один из подвижников «добротъ мимотекущихъ ни въ что же вмѣнивъ, единаго точию желая» — блага (88). Благое в «Патерике» всегда — небесное; это изволение Бога, дух, глас Бога, святость Его и небесная жизнь, а все прочее, все, что на земле, — добро и доброта , не больше.

В одних случаях о монахах сказано, что они преисполнены «доброты», но женщина, обращаясь к одному из них, видит в нем именно «красоту», «не могу бо тръпѣти красоты твоея, без ума погубляемы» (143). Это красота духовная, под стать той доброте, из которой она и рождается. Автор может сказать, что кто-то живет «въ добрѣ старости» (172) или умирает «въ добрѣ исповѣдании» (97 и др.) — традиционный оборот речи, за которым уже нет представления о пользе или красоте, потому что речь идет о хорошем, оправданном традицией поступке. Такой поступок, в соответствии с требованиями монашеской жизни, устремлен «къ доброму труду и благому послушанию» (89), все так же различая земной подвиг, совершенный во славу Небесного царя. Все вариации земного «добра» в конечном счете устремлены к небесному Благу, а это Благо — идеал, образец для подражания. Благо вечно, нерушимо и свято, оно не изменяется, но добро, воплощая такое благо, постоянно различается в оттенках в соответствии с потребностями практической деятельности. «И сию жизнь добрѣпоживше, и будущихъ благъ сподобимся» (К. Тур., с. 67).

Таким образом, новое значение слова доброта — ‘хорошее, истинное’ — появляется в книжных текстах и надолго обретает это значение в литературном языке.

Сначала от слова добръи (добрый) в собственном значении отделилось слово добро (как имя существительное), затем — добрѣйший (как превосходная степень прилагательного определения), потом — доброта (как качество в понятии), а теперь настал черед наречной формы — и она явилась: до́брѣ. Добрѣ не просто полезно, как полезна нужная вещь, и не только красиво, как бывает красив внешний вид, и даже не обязательно добротно по внутренней своей сущности. Добрѣ — это хорошо, а в «хорошести» есть и то, и другое, и третье в последовательной развертке потенциальных смыслов корня. Внимание теперь как бы перенесено с конкретных признаков «добра», с внешней пригожести и полезности на сущностные достоинства — в их соответствии Благу. Наводящий на семантическое развитие слова добро идеальный концепт Благо завершает свою работу в выделении абсолютного качества, приложимого к любой ситуации, — се добрѣ!

В древнейших переводах добрѣ можно понимать как высшую степень любогокачества: ‘очень, весьма’, в соответствии с греч. καλως и ‘красиво’, и ‘выгодно’, и ‘отлично’ одновременно, т. е. ‘хорошо’. Позже и греч. δει ‘необходимо, как следует’ переводится тем же словом добрѣ : «добрѣ живущеи» — живут, как следует (Менандр, 15). Из переводных текстов добрѣ возможно обычно в произведениях светского содержания; это по-прежнему мирская ипостась Блага. Добрѣ можно — учить, править, наказать, творить, испытать, испросить — выполнить как следует. Владимир, прежде чем принять христианство, «испытавъ же добрѣ святую вѣру», и это выражение в характеристике святого князя проходит через все средневековые житийные тексты; раз сложившись, оно стало образцом во всей своей цельности как характеристика служебного формуляра. Новое значение слова в определенной форме, уже известной в живой речи (добрѣ), можно было применить лишь в новом тексте, и притом в обозначении прежде не выделенных сознанием качеств. В данном случае это произошло в тексте «Жития княгини Ольги», написанном не ранее XIII в. В «Повести временных лет», которая повествует о событиях времен крещения Руси, слово добрѣ употреблено трижды, причем два раза это описки (вместо добръ и обри), а в третьем случае речь идет о Боге («кажеть бо ны добрѣ благый Владыка...» — Лавр. лет., 74 об).